Первокурсники, писавшие стихи, автоматически зачислялись в семинар к Владимиру Александровичу Луговскому. Только что в московских журналах опубликованы его новые стихи — «Курсантская венгерка» и «Девочке медведя подарили...» — я очарована этими стихами, так же как и мои товарищи по семинару — москвич Шура Петряев, одессит Виктор Бершадский и другие...
И сам Владимир Александрович — большой, красивый, рокочущим своим басом рассказывает о геральдике — о гербах, о значениях геральдических символов — неподдельная, настоящая романтика!.. А на доске объявлений небольшая бумажка: Студентам I курса Б. Слуцкому, Р. Тамариной (третьего я не помню) явиться на семинар к И. Л. Сельвинскому в Гослитиздат такого-то сентября, к такому-то часу).
В назначенное время являюсь — большая комната, скорее всего кабинет директора: длинный стол со множеством стульев вокруг и кожаный диван. На столе стаканы горячего ароматного чая, на тарелках горки бутербродов: маленькие французские булочки (потом в период борьбы с «низкопоклонством перед Западом» их переименуют в «городские», и такими они останутся и до сего дня) с поджаренной корочкой над ложбинкой посередине — с сыром и розовой колбасой — запах неописуемый: народ собирается после работы вечером, в большинстве — голодноватая студенческая молодежь, но были кое-кто и постарше, например, Александр Яшин, Лена Ширман.
Илья Львович — крупный, в больших роговых очках. Звучит неповторимый тембр низкого волнообразного голоса, которым он владел в совершенстве, особенно когда читал стихи... Но здесь лучше привести слова поэта Льва Озерова — его ученика и друга: «Он читал так, что звук его голоса рисовал картины: охота, бой, степь, моря, горы. Он набрасывал портреты, жанровые сценки, пейзажи — масло и акварель. Из своей груди поэт исторгал то глубинный виолончельный распев, то гитарный аккорд, то рассветный птичий голос флейты... В молодые годы Ильи Сельвинского этот голос называли «колоратурным басом». Он не нуждался в усилителях. От шепота до гула этот голос был внятен на площади в час митинга и в концертном зале во время сольного выступления... Читая, поэт как бы строил здание... Архитектоника продумывалась до мельчайших деталей...»
Я еще не знала тогда, что именно Илья Львович решил судьбу моего поступления в Литинститут — к нему попали мои стихи, пройдя два первых тура. Стихи были еще очень и очень неумелыми, наивными, но и очень непосредственными. И, вероятно, в них была правда и сила чувства, да, может быть, и характер:
...Люди ходят по лужам скользким,
по заре, отраженной в лужах...
Ты в любви объяснялся скольким,
и как мне, так ли был им нужен?
Ветер плачет. Капели-слезы
бьются крыльями по стеклу.
И вот хочешь ли ты, не хочешь, —
я тебя все равно люблю!
С этими стихами и еще несколькими о том же, я и была принята в Литинститут и потом приглашена на семинар в Гослитиздат. Вероятно, своей краснощекой юностью я выделялась среди его участников — может быть, поэтому — или просто потому, что новенькая, — на организационном занятии было решено первыми обсуждать мои стихи. Была дана команда принести их заранее, их там же, в издательстве, распечатали в нескольких экземплярах и на ближайшей встрече стали обсуждать.
Наверное, и вправду они были симпатичны участникам семинара — после того, как я прочла их вслух, меня начали в основном хвалить. Лишь один юноша — темноволосый, с глубоко посаженными темными глазами — выступил довольно резко. Он сказал, что не надо захваливать девчонку, а надо ей объяснить, что взялась за серьезное дело, что почти еще ничего не умеет... Это был Павел Коган, студент ИФЛИ в ту пору, и я вышла, когда закончился семинар, с его компанией — Сережей Наровчатовым, Изей Крамовым, Лелей Можаевой...
Свободное копирование
