6. Я беспрестанно строю, строю вновь храм домашнего счастия, и он мне кажется опять незыблемым -- а через день все рушится, как прах. Какая страшная казнь мне! Все, что я делаю для того, чтоб исправить, оказывается недостаточным, я святотатственными руками коснулся дерзко и грубо до святых отношений, я мог забыть их, я оправдывал себя -- и обрушил страшные несчастия на голову свою. Хотя бы... да в том-то и дело, что не мне выбор. Я, привязанный внутренно к позорному столбу, должен страдать; я играл всеми благами жизни -- проиграл, это естественно. Но я понимаю, что это не так, что во мне таилась всегда основа святая и чистая. Да зачем же она не удержала меня? О, если после всех этих мучений должно усугубиться мое несчастие, если... страшно сказать... что тогда будет? Есть выход. Да уж веры нет в свою силу. Я нравственно запятнан. Тяжело, бесконечно тяжело, и тем тяжеле, что я, как ребенок, хватаюсь за каждую тень надежды и, по прежней светлости характера -- открываю душу радостным упованиям, а время обличает неосновательность их.
Прием Листа у Павлова выразил как-то всю юность нашего общества и весь характер его. Литераторы и шпионы, все выказывающее себя. Мне было грустно. А Лист мил и умен.
Свободное копирование
