В местах лишения свободы Иван Андреевич познакомился и сдружился с узбекским инженером-мелиоратором, который позвал его с собой. Иван уехал в Узбекистан, устроился там мелиоратором в Каракумах и позвал семью к себе, не заезжая на Украину, чтобы не поддаться соблазну мщения.
Моя прабабка Василина боялась ехать к мужу: он девять лет прожил, по сути, в «преступной» среде, да еще отказался ехать домой, к семье, позвал куда-то в чужие края – это давало поводы для тревоги. У него могла появиться и другая семья, и сам он мог кардинально перемениться. Но детям, Варе и Мише было 15 и 17 лет, это возраст юношеского максимализма, идеализма…Для подростков представлялось диким отсутствие желания бежать к освобожденному отцу хоть на край света, они и уговорили Василину. Так судьба второй раз спасла их от голода.
В начале 1947 году Василина с детьми продала все: дом, скотину, деньги привязала к животу и поехала к мужу, надолго потеряв связь с украинской родней. В товарном вагоне доехала семья до Харькова. Город был разбитый, вокзала нет…Спали на улице. Ночью у матери стащили с головы платок. Пришлось разорвать платок дочери на две косынки. Из пожитков у семьи был старый бидон с поломанной дужкой и кружка. Варвара вспоминает, что у нее самой был теплый пиджак и сапоги 41 размера. С этими огромными сапогами хохма вышла: идет Варя в них по улице, кое-как ноги переставляет, чтобы не упасть, а какая-то женщина сделала ей замечание: «Что ж ты, такая молодая и красивая,- а моей бабушке тогда 15 лет было,- и идешь, как мужик какой! Надо плавно ходить, женственно…». Варя смутилась: неужели не видно, что обувь-то не по ноге!
До Пензы семья доехала без особых приключений. В Пензе на вокзал не пускали без санобработки: нужно было идти в баню, сдавать одежду для обработки паром от вшей, мыться выданным обмылком, обрабатывать голову дустом.
Дальше ехали на «пятьсот-веселом» (так в народе называли пятисотый товарный поезд, который ох как невесело шел чуть ли не месяц). Садили в него так: открывали вагон и запускали столько пассажиров, сколько влезало в сидячем положении. На каждой станции объявляли, где туалет, где кипяток. То ли объединенные общей бедой, то ли от понимания, что все равны и каждому тяжело, но люди были солидарнее и добрее друг к другу. Бедность, необходимость постоянного общения из-за тесноты, осознание равенства заставляли людей приспосабливаться и терпеть друг друга.
Выехали из своего села 1 марта, а в Ташкент приехали 30-го. Пришли на грузовую станцию, потому что посылали багаж: 2 мешка с четырьмя подушками и тремя ряднами (ткаными дорожками, которые когда-то соткала бабушка на станке), но багаж за месяц так и не дошел. Дальше билетов купить не удалось, но смогли договориться с машинистом, что на ходу запрыгнут до Чарджоу. Василина и Варя прыгали первые, а вот Миша чуть не остался в Ташкенте: он бросил в трогающийся поезд мешок с пиджаками и сапогами, мешок упал под поезд, парень достал его и закинул в вагон, а самого его уже еле-еле затянули в поезд за руки.
Из Чарджоу на грузовой машине добрались до Ургенча, но только к ночи, пришлось искать ночлег. В гостиницу не пустили, но разрешили переночевать между дверьми. Утром на последние 50 рублей попутный грузовик довез их до поворота на Клычбай. Оттуда до нужного поселения оставалось 7 километров, пришлось идти пешком, к счастью, был хороший ориентир: оросительный канал. По дороге встретили узбечек, которые пекли лепешки на тандыре. Они угостили путников лепешкой на достархане (платке). Василина, не зная местных обычаев, взяла лепешку и, поделив ее на всю семью, съела. Узбечки, пораженные таким невежеством, только качали головами, выражая свое удивление: «И-би-и-и, и-би-и-и!». Ведь по узбекским обычаям, Василине следовало отломить кусочек лепешки и сказать «Рахмет!», то есть «Спасибо!».
Пока дошли, стерли все ноги. Когда отец увидел, что приехала его семья, он выбежал из дома, расцеловал всех, накормил, уложил спать на полу барака, в котором жил. Обстановка была небогатая: одна кровать, печка да лежанка. На следующий день мать дала Варе обед для отца и велела отнести. А единственное яркое воспоминание Вари об отце, это как она во время обыска (когда его арестовывали, десять лет назад) сидела на его руках. Она помнила его тепло, даже запах, …а вот лица не помнила. Она шла вдоль канала и плакала, потому что не знала, кому дать обед. Но он сам подошел к ней, улыбнулся, обнял…
Это был счастливый год воссоединения семьи. Дети почувствовали отцовское тепло. И только жена замечала, как после лагеря сильно изменился Иван, и не в лучшую сторону. У него пропала мотивация стремлений, не было желания перемен и веры в будущее, его волю и оптимизм сломал тоталитарный режим. Ему ничего не хотелось и вполне устраивала жизнь на затерянном в песках пятачке. Миша, еще на Украине добавивший себе в документах 2 года и окончивший тракторные курсы, устроился на работу к отцу, мелиоратором, а чуть позже был призван в армию. Пятнадцатилетней же Варе повезло меньше: детей до 16 лет на работу не принимали, русской школы в Клычбае тоже не было. Но встретился хороший человек на ее пути, понявший, что девочке здесь не место. Директор местной узбекской школы предложил отвезти ее в Хиву, там у него бывшая однокурсница работала директором педучилища, при котором было общежитие. Нищая, но легкая на подъем и авантюристка в хорошем смысле слова, Варя уехала в Хиву босая, в единственной юбке…
