Моя литературная деятельность позволяла в какой-то степени поддерживать мой авторитет и в школе. Однажды, когда мы учились в 5-ом классе, ко мне подошел мой соученик Борис Гиленсон. Он недавно появился в нашей школе и сразу зарекомендовал себя безусловным отличником. Он попросил меня помочь ему войти в наш кружок, что я с удовольствием и сделал. На занятие кружка он принес толстую тетрадь своих стихов и поэм. Это были прекрасные стихи, по сравнению с которыми, мои представлялись детским лепетом. Особенно большое впечатление произвела его поэма, посвященная блокаде Ленинграда. До сих пор я воспринимаю ее как одно из лучших произведений на эту тему, которые мне когда-либо приходилось читать или слышать. Но большого поэта из него так и не получилось, хотя он и стал профессиональным литератором. Окончив школу, он поступил на филологический факультет МГУ, хотя в то время с его фамилией сделать это было очень трудно, и окончил его. Однажды, уже после окончания института я встретил его на каких-то военных сборах. Он работал в журнале “Иностранная литература”, занимался переводами и был специалистом по американской литературе. (Сейчас Борис Гиленсон является одним из ведущих российских литературоведов, специалистом по американской литературе ХХ века, античной литературе и зарубежной литературе конца ХIХ- начала ХХ века, доктором филологических наук, заслуженным профессором Московского педагогического университета и Университета Российской академии образования, Действительным членом Международной академии информатизации).
Из наших кружковцев я еще помню Наума Шушанского. Это был длинный, нескладный еврейский мальчик с огромным носом и наивными библейскими глазами. В отличие от большинства еврейских детей, которые жили в обеспеченных семьях и хорошо учились, Наум был беден, (мать его работала уборщицей). Любимым его литературным жанром были басни. Я помню его басню о комаре, которая по своему содержанию была близка “Тараканищу” Корнея Чуковского, только героем ее был комар, который “кровь все пил и все зудил, и все зудил”, а победителем его был школьный учитель.
Я, конечно, понимаю, что ни Шушанский, ни Чуковский не имели в виду Сталина, когда писали свои стихи, но образ вождя оказался настолько близким образу “рыжего и усатого таракана”, что нарицательным именем Сталина в определенных кругах стало “Усатый”. Я иногда думаю, как удалось Чуковскому после всего этого сохранить свою жизнь, и прихожу к выводу, что это удалось именно благодаря “Тараканищу”, так как произнести мысль об этом было смертельно опасно, и поэтому самые верноподданные сталинские почитатели никогда не могли решиться на подобные обвинения.
Я помню популярную в 57-ом году байку о том, как собрали съезд писателей, чтобы они отчитались, чем ответили на решения 20-го съезда партии и доклад Хрущева, разоблачившего культ личности. Вызвали и Чуковского, который ответил, что, во-первых, он детский писатель, а во-вторых, он об этом уже написал раньше:
Ослы ему славу по нотам поют,
Козлы бородою дорогу метут
Бараны, бараны
Стучат в барабаны
Жизнь у Наума складывалась не просто. Однажды он появился в нашем классе, вероятно, оставшись на второй год. Учился он плохо, еще хуже, чем я. И если у меня хуже всего было с языком, то у Наума с математикой. Мы решили заниматься с ним вместе. Целый день мы занимались по математике, а на следующий день его спросили, и наш математик, Иван Сергеевич, поставил ему двойку. В сердцах Наум разорвал тетрадь и за это был исключен из школы.
Через несколько лет я встретил его. Он работал продавцом в книжном магазине. Что с ним было дальше, не знаю.
(недавно нашел в интернете, что Н.Шушанский стал известным деятелем в области книгопечатания)
Мое пребывание в литературном кружке было одним из ярких воспоминаний моего детства. Я, конечно, понимал, что не обладаю достаточным талантом для того, чтобы стать поэтом. Но само пребывание в таком коллективе и общение с великолепным человеком, Надеждой Львовной, было для меня неоценимым благом.
У самой Надежде Львовне жизнь тоже складывалась не легко. Однажды я побывал у нее дома, а жила она в старом доме в Большом Казенном переулке. Она занимала маленькую комнату в коммунальной квартире. Помню висевшие на стенах картины ее сына. Но сын так и не вернулся с войны. Жила она одиноко. Как-то, когда я уже работал и женился, я встретил Надежду Львовну, и мы разговорились. Узнав, что я женился, она спросила - на ком?
-На некой Лиле Крейнович - ответил я.
Выяснилось, что она хорошо знает и Лилю и ее семью. Она стала задавать мне вопросы о Лилиных братьях, о которых даже я ничего не знал. Позже, незадолго перед смертью Надежды Львовны, Лиля бывала у нее и даже как-то заботилась о ней. Успела Надежда Львовна познакомиться и с моей дочкой.
Свободное копирование
