Специалисты всегда были костью в горле советского режима. Знаменитое сталинское «незаменимых у нас нет» означало, что режим предпочитает полузнаек.
Бессильные постичь истину, они научились ею пренебрегать. А тот, кто отказывается поклоняться истине, неизбежно становится мифотворцем.
Поэтому только на моей памяти обожествление не одного только Сталина или любого его преемника, но и тех, на кого указывает в данный момент верховный правитель. Стахановцы, гагановки, целинники, ударники коммунистического труда. Но, пожалуй, самая громкая компания по обожествлению людей сопровождала их полёты в космос.
Космонавты стали верховными жрецами, кладезями мудрости, высшими авторитетами. К ним не просто прислушивались, их слова благоговейно ловили, их цитировали не меньше, чем классиков марксизма-ленинизма. Выше них был только первый (генеральный) секретарь. А уже остальные члены политбюро во времена ранних полётов (Гагарин, Титов, Николаев, Попович, Терешкова, Быковский) — на одном с ними уровне. Хорошо помню статью Николая Грибачёва в «Литературной газете» 1963 года. Он писал о поэтах, которых на его взгляд, недооценили. А вот лучшие, героические люди нашего времени — космонавты, — торжествующе заключал статью Грибачёв, — этих поэтов ценят. Подобные козырные карты крыть было нечем.
Помню, какие огромные очереди за их автографами выстраивались в творческих домах Москвы. И кто стоял? Литераторы, художники, архитекторы, работники искусств. А как почтительно внимали космонавтам в академии наук!
Космонавты были высшим пиком человеческого обожествления, но не последними в этом процессе. Он и не заканчивался — участники комсомольских строек, освоения Крайнего Севера, антарктических экспедиций, строители БАМа…
Сейчас стрелки общественного поклонения переведены на олимпийских чемпионов. Наверное, нет в России человека, кто не знал бы Александра Карелина, видного партийного деятеля («Единая Россия»), депутата Государственной Думы, крупного учёного, доктора наук.
Трёхкратный олимпийский чемпион по классической борьбе, он и в диссертациях остался верен спортивной специальности. Тема его кандидатской: «Методика обучения контратакующим действиям от бросков прогибом», докторская — «Система интегральной подготовки высококвалифицированных борцов».
Не мне, конечно, судить о научной ценности подобных работ. Контратакующим действиям от бросков прогибом (в моём школьном детстве их называли «суплесом») в московском дворце «Крылья Советов» (недалеко от метро «Белорусская») обучал юных борцов в конце 50-х бывший ещё до войны трёхкратным чемпионом страны, а потом ставший тренером после тяжёлого ранения на финской войне Василий Люляков. Заслуженный мастер спорта, профессионал очень высокого класса, он не мог, разумеется, по инвалидности выступать на ковре, но тренером оказался отменным. Подготовил немало чемпионов СССР, РСФСР, Москвы. На его ковре любил разминаться первый (в СССР) олимпийский чемпион 1952 года и первый (в СССР в 1953 году) чемпион мира (потом ещё раз в 1958 году) Борис Гуревич, который тоже охотно делился своим борцовским опытом с подростками. Допускаю, что можно обобщить все эти контрприёмы, написать о них какую-нибудь методическую брошюрку. Что же до интегральной подготовки, то вряд ли Карелин оперировал здесь математическим понятием, а второе значение слова «интегральный», как и указывают все словари, — «цельный, единый». То есть, докторская диссертация Александра Карелина воспроизводит систему единой подготовки высококвалифицированных борцов. В таком случае ей действительно цены нет! Представляю, на сколько языков мира она переведена! Кто же откажется от универсальной шпаргалки по подготовке борцов высокой квалификации?
Вот только утвердил бы ВАК такую шпаргалку, не будь её автор трёхкратным олимпийским чемпионом? Сомневаюсь. Как сомневаюсь, что учёный совет института разрешил бы заниматься подобной алхимией обычному смертному.
А живущий в Австралии абсолютный чемпион мира в полусреднем весе боксёр-профессионал Костя Цзю, член партии «Единая Россия», поступил на заочное отделение Екатеринбургского института физкультуры, социального сервиса и туризма. Болельщики счастливы! А Костя? И Костя, рад, конечно. Говорит, что пишет диссертацию на тему физического воспитания. Трудно будет ему в институте, признаётся Костя, многое подзабыл. Но над диссертацией всё-таки работает. И здесь уже сомнений не возникает: будет, будет Костя Цзю доктором наук!
В Екатеринбурге (совпадение?) сейчас проходит VII съезд «Единой России». Только что делегаты приняли в свои ряды олимпийских чемпионов Светлану Журову и Антона Сихарулидзе. Чтобы внести их в предвыборный список, чтобы стали они депутатами.
Конькобежке Журовой за победу на Туринской Олимпиаде присвоили звание подполковника. Она работает в управлении по конвоированию Федеральной службы исполнения наказаний. А фигурист Сихарулидзе, оставив любительский спорт, тоже не бедствует — открыл в Петербурге ресторан «Сфинкс». Так для чего им депутатство? «Спортсмены уверены, — сообщает Независимое информационное агентство, — что они своим авторитетом смогут внести значительный вклад в пропаганду здорового образа жизни, являющегося одним из приоритетов в национальном проекте “Здоровье”».
Очень любопытно, правда? В других странах депутаты заняты законотворческой деятельностью, а у нас они собрались пропагандировать здоровый образ жизни, как в былое время гимнасты пропагандировали в утренние часы на телевидении аэробику (показывают ли её сейчас? Помню, как негодовал «совесть нации», писатель, народный депутат СССР В. И. Белов, наблюдая за девушками в трусах и в майках: «Коровы отказываются доиться!»).
А с другой стороны, чем ещё дать им заниматься, если нелёгкую ношу законотворчества взвалила на себя кремлёвская администрация и вовсе не собирается от неё освобождаться? «Россия должна говорить, что делает, а не делать, что говорят», — строго отчеканил недавно в журнале «Эксперт» зам главы президентской администрации Владислав Сурков. И сразу же зазвучало в ушах нечто знакомое, имперское — то ли «Правь, Британия!», то ли «Германия превыше всего!»
А ведь — поди ж ты! — угадали Журова и Сихарулидзе, куда рулит один из отцов-основателей обновлённой «суверенной» демократии. «Сбережение народа может стать центром и средством обновления, — подтвердил Сурков. — Программой гуманизации политической системы, социальных отношений, бытовой культуры. Навыком бережного подхода к достоинству, здоровью, имуществу, мнению каждого человека».
Ну, что касается достоинства, имущества, мнения — высокий чиновник, очевидно, имеет в виду то далёкое время, когда суды будут независимы, милиция станет охранять граждан, а граждане — электоратом, от которого зависит власть. Что же до здоровья, то, судя по всему, он считает вполне позволительным разрешить депутатам пропагандировать здоровый образ жизни уже сегодня.
Для того хотя бы, чтоб отвлечь внимание граждан от вечных скандалов в ведомстве министра здравоохранения Зурабова, где то бюджетные потоки иссякают, не дойдя до русла, то перечень бесплатных лекарств для пенсионеров сжимается, как шагреневая кожа, то исходит такой нацпроект, от которого белугой ревут действующие врачи. Поэтому здоровье не следует путать с бережным подходом к здоровью каждого человека, о котором сказал кремлёвский администратор. «Каждого человека» — это прямо по тому анекдоту: «Чукча знает, какого человека! Чукча видел этого человека!»
Нет, не дурно, если депутаты станут пропагандировать здоровый образ жизни. И сами развлекутся, и граждан отвлекут от оболванивания, невежества, шарлатанства.
Помните, как возмущалась Галина Павловна Вишневская новой постановкой «Евгения Онегина» в Большом театре? А ведь такого рода интерпретация классики сейчас привычна. Режиссёр Александр Тигель, поставивший в театре Станиславского и Немировича-Данченко «Тривиату», сумел по-новому воплотить на сцене оперу Джузеппе Верди: «Сначала поскидывали бюстгальтеры пошловатого вида девицы, виляющими задницами так, будто они с рождения страдают двусторонним вывихом тазобедренного сустава. А затем сняли штаны и три бравых тарзана…» («Московский комсомолец», 28 ноября 2006 года).
Что говорить, опоздал со своей новинкой Тигель, мы здесь и не о таком писали. Но ведь не боится повториться, знает, что игра на низменных инстинктах пользуется сейчас большим спросом.
Да и не просто игра, но откровенное проявление таких инстинктов. Без всякого стеснения, отбросив стыд и совесть. Вот смотревшийся в прошлом порядочным человеком актёр Александр Ширвиндт на встрече директора Федеральной службы безопасности Н. П. Патрушева с деятелями культуры озабоченно обращается к председательствующему (см. Минутко И. А.. «Юрий Андропов. Реальность и миф): «Я совершенно не ортодоксально мыслю, но мне кажется, что престиж ФСБ, уважение и понимание её деятельности, должен строиться в том числе и на боязни общества перед этой структурой… У людей должна быть опаска… Вы согласны?» Патрушев, конечно, согласен: «На то и щука в озере, чтобы карась не дремал». И всё-таки святее папы быть Ширвиндту не позволяет: «Но если серьёзно, думаю, должно быть, прежде всего уважение. Честному человеку не нужно бояться ФСБ». Что же до многолетнего партнёра Ширвиндта по сцене — до Михаила Державина, то его готовность усваивать уроки быдляка менее удивительна. Слишком многое в последнее время говорило об этой угодливой готовности. Но, хотя ко всему, конечно, привыкаешь, оглушила всё-таки встреча Державина с Путиным, который вручил актёру орден. Рассказывал актёр президенту, «что утром прилетел из Сочи. Кто-то из знакомых произнёс на весь самолёт: “Надо, чтобы самолёт прилетел вовремя, потому что Михаилу Михайловичу будут вручать награду в Кремле”. “И вдруг, — с неожиданным удовольствием вспоминал Державин, — пассажиры спросили: "А кто вас будет награждать?". Я говорю: “Владимир Владимирович”. А они мне в один голос: “Попроси, Михалыч, чтобы Путин возглавил страну в третий раз”» («Московский комсомолец», 9 октября 2006 года).
Путин мог и не читать рассказа Чехова «Толстый и тонкий». А «Михалыч» не читать его не мог. Не мог не помнить очень живописной чеховской фразы:
«Толстый хотел было возразить что-то, но на лице у тонкого было написано столько благоговения, сладости и почтительной кислоты, что тайного советника стошнило».
А интеллигенты быдляку не по зубам.
Мне везло на таких людей. С одним из них я сблизился и подружился, несмотря на большую возрастную разницу. Мне тогда было 24 года, а Владимиру Михайловичу Померанцеву — 58.
Его статью «Об искренности в литературе» я прочитал, учась в университете. Но знал о ней и связанной с ней скандалом гораздо раньше. Отец моего школьного друга Яков Лазаревич был в курсе всех литературных новинок и всех литературных скандалов, которые устраивали власти. Я знал, что за статью Померанцева и ещё за несколько опубликованных в журнале «Новый мир» материалов был снят с работы (в первый раз — в 1954 году) главный редактор журнала известный поэт Александр Трифонович Твардовский.
Яков Лазаревич давал мне читать эту статью. Но в то время я её до конца не дочитал. Книг, о которых там шла речь, я почти не знал. И статья Померанцева мне показалась нудновато-назидательной, проигрывающей другой статье, за которую сняли Твардовского, — о «Дневнике Мариэтты Шагинян» Михаила Лифшица. Под пером Лифшица Шагинян предстала не просто поверхностным, но удивительно невежественным автором. «Настоящая беда, — писал М. Лифшиц, — заключается в том, что писательница готова рассуждать на любую тему, совершенно не зная её».
Потом-то я понял, как был не прав в оценке статьи Владимира Михайловича. Перечитывая её позже, я удивлялся себе, каким же дураком нужно было быть, чтобы не оценить её сразу. Ведь Померанцев говорил о вещах, которые и сегодня актуальны. Например:
«Задача критика не только в том, чтобы раскрыть патриотизм писателя и актуальность освещённой им темы. Критик должен оценить роль книги в литературе, сказать, что нового вносит она сравнительно с прежними. Мы хотим узнавать от него, что пришло с этой книгой и что пойдёт от неё. Нас интересует, какую проводит он борозду, где оставляет свой след, на что налагает печать. Вот на эти основные вопросы критик не отвечает, оставляя нас в полном тумане. Мы знаем имена многих писателей, знаем их книги, но вовсе не знаем, чем обязана им литература, что они дали ей».
По-моему, именно за такие вещи на Померанцева тогда и накинулись. Ведь по существу он бьёт по всей советской, досоветской и, как теперь видно, постсоветской критике.
Некогда Белинский произнёс фразу, которая уводила (и увела!) русскую литературу и русскую критику с того направления, какое задали ей Пушкин, Лермонтов и Гоголь. В восьмой статье о Пушкине Белинский сказал: «Зло скрывается не в человеке, но в обществе…»
Эти страшные слова освободили человека от любых его пороков, возложив ответственность за них на общество. А литература эту ситуацию стала изображать и выражать, побудив критику подтверждать или опровергать воссозданную в произведении писателя реальность.
Долго теоретизировать не буду. Укажу только на поклонение Белинского Гегелю и на то, что Маркса и Энгельса называли «младогегельянцами». А возвращаясь к критике, как её понимал Померанцев, скажу, что он выступал против подмены литературного анализа произведения социально-политологическим. Кстати, сам Владимир Михайлович здесь же выступил и превосходным критиком: показал, почему никакого не имеет отношения к литературе не только книги прочно забытого теперь С. Болдырева или изредка поминаемых С. Бабаевского, М. Бубеннова, но и роман Э. Казакевича «Весна на Одере». И наоборот: почему «Районные будни» В. Овечкина надолго останутся в литературе, несмотря на их злободневность. И всё же на Померанцева набросились не только за его конкретные оценки. Его яростно атаковали тогдашние критики, не владевшие искусством литературного анализа (увы, и в сегодняшней критике с этим не намного лучше!). «Нет, товарищ Померанцев, — восклицала, к примеру, Л. Скорино (помнят ли такую критикессу?), — Ваши теоретические предпосылки не верны, а оценка явлений литературы, если говорить напрямик, узка и жеманна: у Вас получилась искажённая картина литературы, потому что Вы подошли к ней с идеалистических позиций…»
Сегодняшнему читателю мало о чем говорят эти «идеалистические позиции». А в то время это было очень серьёзным политическим обвинением. Померанцева топтали. Называли «антисоветчиком», «клеветником». Его громили в «Правде» и в других официальных органах печати, проклинали на состоявшемся в 1954 году Втором съезде советских писателей, призывали исключить из Союза.
Из Союза писателей его не исключили, но без куска хлеба оставили. Перекрыли любую возможность печататься. Попробовал Владимир Михайлович, юрист по специальности, устроиться куда-нибудь юрисконсультом, но его слава бежала впереди него. Никто брать на работу опального писателя не желал.
Владимир Михайлович не очень любил вспоминать то голодное для их семьи время, когда его жена Зинаида Михайловна, добрейший человек, с золотыми руками, вынуждена была шить очень красивые фартуки и продавать их с помощью знакомых. Но кое-что из его воспоминаниях о тех годах перепадало мне и Пете Гелазония, ответственному секретарю журнала «Семья и школа», где Померанцев благодаря Пете был введён в редколлегию.
В командировку по российской глубинке его никто не посылал. Поехал сам. Жил у родственников, ездил по колхозам, встретил одного очень толкового председателя, о котором написал небольшую книжку.
Но кто её издаст? Хлопотали боевые товарищи Владимира Михайловича, майора, великолепно владевшего немецким и потому служившего во фронтовом агитпропе, забрасывавшем противника листовками и карикатурами. Хлопотали за Померанцева и его сослуживцы по послевоенной Германии — демобилизовали Владимира Михайловича только через несколько лет после окончания войны. Словом, кто-то вышел на Николая Грибачёва, который работал тогда у Фурцевой, первого секретаря Московского горкома партии, советником по культуре.
Грибачёв позвонил в издательство «Знание», обычно выпускавшее небольшие книжечки многотысячными тиражами. Но книжку Померанцева решено было выпустить тиражом в одну тысячу.
Разумеется, Владимир Михайлович был рад и этому: во-первых, хоть небольшие, но деньги, а во-вторых, выход книжки автоматически сигналил другим редакторам: с публикаций этого автора запрет снят.
Словом, всё уже было готово. Тираж отпечатан, один экземпляр, как водится, был послан в цензуру (Главлит), откуда прислали какие-то замечания.
Ознакомившись с ними, Владимир Михайлович категорически отказался их учитывать.
— Что-то серьёзное? — спрашивали мы с Петей.
— В них не было никакого смысла, — ответил Владимир Михайлович, — чрезмерная перестраховка.
— И что дальше? — интересовали мы.
— А дальше — вот, — и Владимир Михайлович клал на стол тоненькую книжечку. — Я выпросил её у редактора, — объяснял он. — Остальные экземпляры пустили под нож.
Мы ахали: но как же так? Неужто нельзя было прийти к какому-либо разумному компромиссу?
— Есть вещи, — строго сказал Владимир Михайлович, — по которым никакой разумный компромисс невозможен. Точнее, он неразумен. Потому что без самоуважения жить на свете становится невыносимо.
Я впитывал его уроки. Насколько впитал, не мне судить. Но что быдляк никогда ни о чём не договорится с интеллигентом, знаю точно. Интеллигент органически не способен воспринять уроки бессовестности, сервильности, желания холить собственные амбиции. А ничего другого интеллигенту быдляк предложить не может. Он не приучен отступать. А здесь приходится. Потому, наверное, и не прерывается человеческая жизнь на земле, что в вечном своём столкновении с интеллигенцией обречён быдляк вечно ей проигрывать!
Свободное копирование
