В том-то и дело, что никакого следования истине режим от своих песнопевцев не требовал. Наоборот. Режим врал народу об ожидающей его счастливой жизни, о тех, кто уже сегодня, пробивается к счастью, преодолевая любые препятствия, и мастера культуры художественно оформляли это враньё. Поэтому комиссаром «Молодой гвардии» Фадеев сделал самого юного из всех в этой организации Олега Кошевого. А напиши он правду, что комиссарил Виктор Третьякевич, человек не только старше Кошевого, но намного его опытней, успевший повоевать в партизанском отряде, — и потускнела бы легенда! (Это, конечно так, однако, как подтвердилось впоследствии, выполняя заказ, Фадеев сделал чёрное дело. Сохранив в художественном повествовании подлинные фамилии, он создал иллюзию документа. А Сталин подтвердил документальность, увековечив всех поименованных Фадеевым погибших членов штаба «Молодой гвардии» — присвоив им звания героев Советского Союза. И потому несёт Фадеев тяжкую вину за посмертную судьбу Виктора Третьякевича, о котором, ещё когда собирался материал для книги, был пущен слух, что тот оказался предателем. Мог Фадеев восстановить истину, но не захотел. Клеймо предателя сняли с Третьякевича при Хрущёве, который наградил погибшего комиссара маленьким орденом: решил и он не рушить всё-таки окончательно героическую легенду. А после Хрущёва опять заговорили об Олеге Кошевом как о мудром комиссаре. И снова попытались забыть о Третьякевиче, а когда это не получалось, то проговаривали его имя сквозь зубы.)
Вот почему не просто буря — тайфун негодования официозных пропагандистов обрушился на статью В. Кардина «Легенды и факты», напечатанную Твардовским в «Новом мире». Злобствовал не только маршал Будённый: Кардин одобрил роман Юрия Трифонова «Отблеск костра», восстановивший доброе имя Бориса Думенко, расстрелянного в 1920 году и незадолго до публикации статьи Кардина реабилитированного. Неистовствовал Главпур (Главное политическое управление армии и флота) — Кардин напоминал о письме А. Н. Степанова, автора романа «Порт-Артур», Сталину, в котором Степанов сообщал вождю о том, что вынес из архивов: 23 февраля 1918 года не было боёв под Нарвой и Псковом, где получила якобы первое боевое крещение Красная армия. Дата, которая и сейчас отмечается не просто как день защитника отечества, но ещё и как день победы Красной армии над кайзеровскими войсками, не имеет под собой исторического основания! Бесился и аппарат ЦК: Кардин посягнул на привычно-героическое для каждого советского человека словосочетание «залп “Авроры”»! И чем, прикажете на это отвечать, кроме мордобоя? Ведь Кардин процитировал письмо матросов крейсера «Аврора», опубликованное после октябрьского переворота в «Правде». Авторы письма возмущены: их обвиняют в том, что они стреляли по бесценному архитектурному памятнику — Зимнему дворцу боевыми снарядами. Ничего подобного! — горячатся матросы: «был произведён только один холостой выстрел из 6-дюймового орудия, обозначающий сигнал для всех судов, стоящих на Неве, и призывающий их к бдительности и готовности».
Я находился в кабинете Тертеряна, заместителя главного редактора «Литературной газеты», когда туда с полосой в руках влетел Александр Кривицкий, которого многие напрасно считали родственником нашего Евгения Алексеевича Кривицкого. Наш носил собственную фамилию. У Александра Юрьевича она была псевдонимом. Он кипел от злости. «Артур, — сказал он, — ну чт-т-то эт-то т-так-к-кое?» Сильный заика, он помогал себе произносить фразы, притоптывая в такт ногой и дирижируя себе рукой.
— В чём дело, Саша? — вежливо поинтересовался Артур Сергеевич.
— А т-то т-ты н-не з-з-наешь? К-кто т-теб-бе п-ооо-з-зволил в-влез-зать в-в мой м-мат-териал?
— Чем ты недоволен? — спросил Тертерян.
— П-поч-чем-му т-ты уб-брал с-слов-во «п-под-д-оонок» об эт-том уб-блюдк-ке К-кард-дине?
— Потому что, — спокойно ответил Артур Сергеевич, — мы с тобой не на базаре, а в газете.
— В-в т-так-к-оом с-случ-чае, — взвился Кривицкий, — я с-сним-м-аааю с-св-вою ст-татью.
Однако не снял. Статья в газете вышла. «Подонком» Кривицкий Кардина не называл, но исходил злобой: на что замахнулся Кардин? На священную для советских людей память о 28 героях-панфиловцах, погибших под Москвой в неравном бою с фашистами!
Да, Кардин писал в своей статье о том, как выдумывал и украшал факты в 1941-м корреспондент «Красной Звезды» Александр Кривицкий. Привёл цитату — запись Кривицким своего разговора с секретарём ЦК, начальником Главпура армии А. С. Щербаковым, который поинтересовался у журналиста, кто ему передал облетевшую всю страну после статьи Кривицкого в «Красной Звезде» фразу политрука панфиловцев погибшего Клочкова: «Велика Россия, но отступать некуда: позади Москва!» Ему подсказала эту фразу его патриотическая интуиция, — отвечал Кривицкий.
Да и не все 28 панфиловцев, которых Кривицкий назвал поимённо, а Сталин, как и молодогвардейцев, увековечил, дав каждому героя, погибли. Это утверждение Кардина Кривицкий в своём ответе обошёл молчанием.
Позже выяснилось, что статья В. Кардина прогневала самого Брежнева, которому пересказали клевреты её содержание.
***
В ранние годы горбачёвского правления руководил я в Алма-Ате семинаром молодых поэтов, а потом побывал вместе со своим семинаром в Талды-Курганской области, заезжал в казахский городок Панфилов, названный в честь знаменитого генерала. Экскурсовод провела нас по скверу, с обеих сторон уставленных бюстами. «Это наша аллея славы, — сказала экскурсовод. — Бюсты героям-панфиловцам изваяны…» — и она назвала фамилию скульптора, которую я, к сожалению, забыл.
— А вы слышали, — спросил я её, когда мы шли с ней в гостиницу впереди сильно отставших от нас молодых поэтов, — что не все панфиловцы погибли?
— Да, — ответила она. — Но руководство считает, что бюсты установлены не погибшим, а героям Советского Союза. Героев было 28.
Кривицкий в «Красной Звезде» утверждал, что поначалу панфиловцев было 29. Но один струсил и несколько однополчан, не сговариваясь, выстрелили в него. Чего, как потом выяснилось, не было.
Да и с теми, кто выжил, всё не так оказалось просто. Иван Добробабин попал в плен, а потом служил у немцев в Харьковской области начальником полиции, за что угодил в советский лагерь. Живы остались Илларион Васильев, Григорий Шемякин, Иван Шадрин, Даниил Кужебергенов. Последнего, прочитав очерк А. Кривицкого, который заставил Даниила Кужебергенова погибнуть раньше других, идя навстречу танкам и не страшась смерти, воспел Н. Тихонов в мгновенно сочинённой им поэме «Слово о 28 гвардейцах»:
Стоит на страже под Москвою
Кужебергенов Даниил,
Клянусь своею головою
Сражаться до последних сил!
Однако этой клятвы Д. Кужебергенов не сдержал. Он сдался в плен. И те, кто готовил указ о героях, успели проинформировать вышестоящих об ошибочном включении в него Даниила. Вместо него в указ включили другого Кужебергенова — Аскара. Но, как ни искали историки, Аскара в рядах панфиловской дивизии они не нашли: герой оказался подпоручиком Киже!
Любопытно, что подлинные эти факты стали очень скоро известны военной прокуратуре, которая положила документы на стол Жданову. Жданов доложил Сталину, но возмущения от главковерха не услышал. «Оставим всё как есть, — сказал Сталин. — Люди знают об этом подвиге, и не надо их разочаровывать». Так же впоследствии рассудил и Брежнев.
Представляю, как заводил его Будённый: мол, сколько можно вспоминать о Думенко? Какой из этого предателя герой? Была причина у Будённого ненавидеть бывшего своего командира. Подробней вы можете прочесть об этом в «Независимом военном обозрении» от 12 мая 2006 года в статье полковника Сергея Коломнина «Незабытая порка». А я приведу из неё только одну цитату:
«Однажды к Думенко пришла казачка в разодранном платье и пожаловалась на то, что её изнасиловали бойцы из эскадрона Будённого. Борис Мокеевич, скорый на расправу, тут же вызвал комэска и устроил ему показательную порку за то, что “тот распустил своих хлопцев”. Будённый был в бешенстве. Ветераны-“первоконники” вспоминали любопытный эпизод. Когда двое дюжих “думенковцев” срывали с Будённого рубаху и укладывали его для порки на лавку, он в ярости протестовал: “Да у меня полный Георгиевский бант, меня даже офицер при царе пальцем не мог тронуть, а ты меня, красного конника, плеткой?!” На что стоявший рядом Думенко, посмеявшись, ответил: “Да какой ты Георгиевский кавалер, Семён, фантиков себе на базаре навесил, а так настоящие казаки не делают…”»
Не только, оказывается, за порку оклеветал потом бывшего своего командира Будённый и добился его расстрела. Но за публичную насмешку над его «полным Георгиевским бантом» — четырьмя Георгиевскими медалями и четырьмя крестами. Навесить фантиков на базаре — это просунуть голову в отверстие той нарисованной формы, какую выбираешь, чтобы запечатлел тебя в ней фотограф. Сохранилась эта фотография. На ней драгунский унтер-офицер Будённый снят в бескозырке и с аксельбантом, который как раз и свидетельствует о фальшивке. Аксельбант в то время носили генералы, штаб- и обер-офицеры Генерального штаба, военные топографы, жандармы и фельдъегеря, но унтер-офицеру он не полагался. Дочь Будённого рассказывала его биографу со слов отца, за что тот получил в 1916 году все Георгиевские кресты, но показать их, как и медали, не смогла: они были утрачены, и маршал заказал себе дубликаты, то есть подделки под подлинные награды. Коломнин не настаивает, что их не было вообще, он только призывает историков покопаться в архивах, потому что сам он ничего подобного там не нашёл.
Мы с Лёвой Токаревым любили вспоминать встречу Будённого со студентами нашего филологического факультета МГУ. Она проходила на Моховой в знаменитой Коммунистической аудитории. Старого маршала представлял зам декана Михаил Никитич Зозуля. Маршал, судя по всему, красноречием не обладал. Но оживился, вспоминая свою кавалерийскую юность.
— Ведь здесь что главное? — спрашивал он. И отвечал: — Навык! Вы думаете, это просто шашкой рубать? Вон, — прищурился он и показал пальцем в зал, — как рубануть этого мальца? — И поскольку все завертели головами и повскакали с мест, указал: — Да, да, вот этого.
«Малец» смущённо-неловко улыбался. Он был крепкого сложения, но поджарым, костисто-худым.
— Вот! — сказал маршал. — Как его рубать? Вы думаете, ударил по голове и дело с концом? А если шашка соскользнёт? А у него ружьё за спиной? Он тут же тебя и укокошит. Нет, здесь особый подход требуется. — Будённый прищурился, как бы выверяя точность операции, и, взмахнув рукой, трубно возгласил: — Под погон и до седла!
«Малец» нервно повёл шеей. В зале хихикали.
Потому, очевидно, никак не проявил себя Будённый в Великую Отечественную, что в кавалерии, начальником которой он был, особой потребности не было, а в танках, артиллерии или авиации он понимал не так хорошо, как в лошадях. Не выпало маршалу получить тогда звезду героя. Это уже после войны, в 1958-м к 75-летию Будённого присвоил ему Хрущёв это звание, а через пять лет пожаловал старому и преданному ему, как казалось Хрущёву, маршалу ещё одну звезду. И Брежнев продемонстрировал коннику, отмечавшему 85-летие, своё расположение — в третий раз удостоил его геройского звания. Так что «геройский бант» у Будённого имеется. «Полный»! — если учитывать, что больше трёх звёзд героя за подвиги на войне никому взять не удавалось Да и удалось-то лишь двоим: лётчикам Покрышкину и Кожедубу. У Жукова была звезда и до войны, на которой он получил ещё две. А четвёртую — уже после, к юбилею. Что, разумеется, противоречило статусу этой геройской звезды, которая не являлась сувениром, наподобие юбилейного адреса. Но, начиная с хрущёвского правления, именно таким сувениром и стала. Поэтому, хоть и существует в яви, в отличие от сомнительного полного Георгиевского банта, «полный геройский бант» Будённого, он та же легенда — коллекция подарков сталинских преемников, с которыми предприимчивый маршал сумел сохранить добрые отношения.
Обслуживавшие режим пропагандисты не хуже В. Кардина знали, что многие советские легенды противоречат фактам. Но такое противоречие было краеугольным камнем, на котором держался режим. Это была его ложь во имя его спасения. Потому и проливался золотой дождь на всех этих павленко, михалковых, марковых, проскуриных, бондаревых и прочих подобострастных, имя которым легион!
Сейчас он льётся на угодных путинскому режиму телевизионщиков — ведущих программ, создателей ток-шоу, сериалов, документальных фильмов, воспевающих советское прошлое, по которому тоскуют нынешние власти. Разве только хрущёвское десятилетие они готовы объявить чёрной страницей истории вверенной им страны. Ух, как усердствуют документалисты: был, де, Хрущёв главным сталинским подхалимом, носил тирану списки врагов народа, которых предлагал арестовать. Удивлялся Сталин: «Неужели у нас их так много!» «В следующий раз я вам ещё больше принесу», — угодливо якобы обещал Хрущёв. А доклад, с которым он выступил на XX съезде, — это гнусная холопская клевета на усопшего хозяина. И ни слова в этих документальных фильмах о возвращении невинных из сталинских концлагерей, о реабилитации миллионов узников, о восстановлении добрых имён невинно убиенных. Ни слова о слегка приотворённой Хрущёвым форточке, откуда потянуло свежим ветерком, разгоняющим застоявшуюся затхлость. О начавшемся расселении коммуналок и выселении из подвалов в какое-нибудь более пригодное для людей жильё. О том, что «ярём он барщины старинной / Оброком лёгким заменил» — облегчил жизнь колхознику тем хотя бы, что отдал ему на руки паспорт, при Сталине хранившийся в сейфе председателя. Входил, конечно, Хрущёв в когорту сталинских вождей. На совести каждого немало тысяч арестованных и казнённых. Море невинной крови пролил Хрущёв на Украине и в Москве, которыми по очереди руководил. Но расстрельные списки наиболее именитых, наиболее известных Сталин доверил подписывать только пятерым своим соратникам: Молотову, Маленкову, Жданову, Кагановичу, Ворошилову. Особая честь им была оказана, и они из кожи вон лезли, чтобы оправдать доверие Хозяина. Не просто ратовали за расстрел, но письменно обливали обречённых помоями грязных, порой нецензурных ругательств. Знали, что это нравится Сталину. Кагановича, демонизировали все, для кого было важно его этническое происхождение. Помню, как сокрушался Валентин Распутин, что не вывел Рыбаков в своём романе «Дети Арбата» такую зловещую фигуру, как Каганович. К остальной четвёрке он относился благодушно. Как, впрочем, и его товарищи-«патриоты».
Особенно полюбился им Молотов. Феликс Чуев в том числе и за книгу, где записал свои разговоры с этим сталинским сподвижником, был удостоен к своему юбилею Сажи Умалатовой, председателем постоянного президиума съезда народных депутатов СССР, звания героя социалистического труда. Конечно, с одной стороны, награды этого существовавшего при Ельцине нелегитимного органа власти вроде всерьёз не воспринимались, но, с другой стороны, очень много серьёзных, влиятельных людей их добивалось. Так что праздное дело — задаваться вопросом, почему Ельцин не разогнал самозванцев. Не захотел, стало быть, связываться с теми, кто за ними стоял! А те, кто за ними стоял, обозначили себя достаточно откровенно после ухода Ельцина, когда Умалатова возглавила движение в поддержку политики президента РФ В. В. Путина. И не удивительно, что она создала такое движение: среди учреждённых ею наград есть не только орден Сталина, но и медаль «80 лет ВЧК-КГБ»! Так что к выходцам из этой организации она относится не менее трепетно, чем к усатому вождю и сохранившим ему, несмотря ни на что, преданность соратникам. Да и как же не возглавить Умалатовой движение в поддержку политики нынешнего президента, если в его политике ныне воплощаются самые смелые чаяния Сажи! Вот, к примеру, недавно прошла презентация книги о Молотове, написанной его внуком политологом Вячеславом Никоновым. Среди посетителей — секретарь Совета безопасности Игорь Иванов. Одобрял внука. Хвалил его деда. Понимай, что сам Путин хвалил. Иначе посмел бы высунуться Иванов с демонстрацией своих симпатий? Ему ли не знать, как относятся в его же компании к тем, с кем не согласен главарь!
Понятно, что и телевизионщики не осмелились бы лаять на Хрущёва, если б и это не было по душе Путину. Хрущёв — старая кровоточащая рана сталинистов: выволок Сталина из мавзолея! И у чекистов кровоточит и не заживает: наговорил на магнитофон мемуары, которые издали на Западе. А на Запад у госбезопасности застарелая аллергия. Запад сейчас облаивают все — от яростного Алексея Пушкова или оголтелого Михаила Леонтьева до любящих логически порассуждать Сергея Маркова или украшать свои опусы латинскими изречениями и экскурсами в мировую историю Максима Соколова.
Только что убили Анну Политковскую, много и храбро писавшую о преступлениях тех, кто развязал войну в Чечне, о воцарившемся там с помощью Путина клане Кадыровых, бывших боевиков, действующих во власти бандитскими методами. Опровергала Политковская официальную версию трагедии Беслана — уличала власти в чудовищной лжи. Вызволяла из неволи заложников. Появлялась в горячих точках, чтобы донести до читателя увиденное ею, обнаруженное ею, добытое в результате опроса свидетелей — местных жителей.
Ей угрожали, её запугивали. Однажды российская госбезопасность устроила ей в Чечне жестокий спектакль — продержав несколько дней в тюремной яме, её повели якобы на расстрел. Чекистам пришлось разочароваться в собственной режиссуре: страха Анна не выказывала.
***
Что Путин будет хранить молчание по поводу этого убийства, наверное, не удивило даже Бориса Аврамовича Кузнецова, о котором — помните? — я уже рассказывал: он присутствовал при встрече Путина с родственниками погибшего экипажа подлодки «Курск». Но после «Курска» был «Норд-Ост», был Беслан, и реакция президента стала привычной: Путин не спешил высказывать соболезнования погибшим. Не стал спешить и сейчас. Возможно, вообще бы не высказался, если б не оказался в Дрездене, и журналисты не спросили его, что он думает об убийстве Политковской.
Вот что он думает:
«Это убийство нанесло России больший урон, чем публикации А. Политковской».
Ему внимали, и он продолжил:
“Но я думаю, что журналисты должны это знать — что степень её влияния на политическую жизнь в стране была крайне незначительной. Она была известна в журналистских и правозащитных кругах, но её влияние на политическую жизнь в России было минимальным”.
Не знаю, как кому, а мне, читая такой пассаж, пришла на ум людоедская поговорка: «Труп врага сладко пахнет!»
Прежде всего потому, что единственным человеком в России, кто оказывает влияние на её политическую жизнь, является сам Путин. Уже премьер, или председатель Конституционного суда, или спикеры палат не оказывают на неё никакого влияния. Даже минимального. Все нити в руках президента. Он, как кукловод. Управляет той или иной фигурой в политическом своём театре. Анна Поликовская его актрисой не была. И он с особенным удовольствием нажимает на это обстоятельство — подводит итоги политической деятельности своего непримиримого оппонента, стоя, так сказать, над его свежевырытой могилой.
Не был актёром путинского политического театра и Александр Николаевич Яковлев. По своей удивительной честности и с самим собой и с другими, он мне напоминал Андрея Дмитриевича Сахарова. Книги Яковлева, изданные в последние 10-15 лет его жизни, свидетельствуют об авторе редкой и высокой моральной чистоплотности: да, он верил в социализм с человеческим лицом, не сомневался в порядочности Ленина, а потом ужаснулся своей вере, столкнувшись с неопровержимыми фактами. Понял, какое страшное это дело — манипулирование утопией. Оценил, что на самом деле представляли из себя такой деятель, как Ленин, и такое социалистическое общество, как советское. И эту веру, и его сомнения в неё, и его развенчание её зафиксировал в своих книгах, каждая из которых подобна новому витку спирали его исповеди, в которой не щадит Александр Николаевич прежде всего самого себя. Что ж, во время похорон этого выдающегося человека президент вёл себя соответственно — прислал представительствовать маленького кремлёвского чиновника, приказал телевидению как можно меньше распространяться об этой смерти. Но президент не стал тогда сам публично унижать покойника. За него это сделали его цепные псы — политические обозреватели, не преминувшие пнуть усопшего: какой, дескать, монолит раздробил — какую могучую страну разрушил!
Свободное копирование
