Все то, что относится к этому дню, осталось у нас семейным сокровищем. Доходила ли до половины та бочка, из которой наливался липец для подчиванья царицы, ее тотчас дополняли, и этот неисходимый липец величали царским липцем. Каждый раз, когда съезжались родные и соседи, и когда речь душевная вызывала воспоминание о великой посетительнице, в бокалах и кубках пирующих друзей кипел царский липец и гремели восклицания: "Да здравствует матушка-царица! Да здравствует матушка Екатерина!"
Вечером того же дня князь Репнин, тогдашний смоленский генерал-губернатор, встречал императрицу, и она сказала ему:
- Угадайте, у кого я была сегодня в гостях? - и, не дожидаясь ответа, промолвила, - я была у духовщинского капитан-исправника. Спасибо ему, он понял душу земского учреждения. Он любим поселянами, и он вполне исправник. Я сказала в Наказе моем, что в нашем государстве важнейшая часть - земледелие. Вот почему я приняла все меры, чтобы земское начальство было охранительным щитом земледельцев. Поблагодарите от меня духовщинского капитан-исправника за ревностное исполнение его должности и передайте от меня ему эту золотую табакерку. Я никогда его не забуду. А он пусть привозит в Петербург и кадетов своих, и пажа, записанных мною в корпуса.
Прадед мой, Григорий Андреевич Глинка, после свидания с Екатериною жил еще два года и умер ста двух лет. В. путешествии своем по Ладожскому озеру Озерецковский говорит, что он видел стариков, которые умирают костенея. Быв академиком и врачом, он уверяет, что такая смерть есть принадлежность людей близких к природе. Так умер мой прадед, хотя он был небольшого роста и худощав, но жизнь его, не разъединенная с природою, закалила его рамена крепостью булатною. Без всех диетических мудрований, порожденных роскошью, он прожил век. Не посылал за межу родную ни за яствами, ни за напитками; тогда не знали еще у нас на Руси и искусства за одним обедом пресыщаться избытками четырех частей света. За сытым его столом кипели щи, похлебки, рассольники; дымились сальники, жареная баранина; величались огромные караваи и т. п. Вместо вин фряжских шумели мед и липец в стопах исполинских. Я видел стопы, в которые вливалось по нескольку бутылок, и которые, по установленному обычаю, в часы разгульной пирушки, опоражнивались одним духом.
Для приправления сытных яств веселостью при обедах и пирушках проказничали блазни, или домашние скоморохи. Они то дрались на пальцатах, или киях, то поддразнивали друг друга, то выдумывали побасенки. Гости смеялись от доброго сердца, а пища не превращалась в желчь или от язвительных пересудов, или от едких насмешек. Сверх того, старинные блазни не только были шутами, но подобно Кефию, выставленному Нарежным в "Бурсаке", они были и посредниками между властелином и подвластными. Обижал ли сильный слабого, притеснял ли грозный приказчик жениха или невесту, выморачивал ли он что-нибудь обманом, - все это высказывалось блазнями за барским столом в прибаутках и побасенках. Сильного обидчика журили, а притесненную невинность утешали. Тогда крестьяне не указывали со вздохом и сердечным сокрушением на модную карету, стоющую нескольких десятков душ; тогда не указывали на шали барынь и барышень, купленные на слезы и истому сельскую. Помещики и в забавах своих часто уравнивались с крестьянами. Вместе с ними ходили они с тенетами на ловлю зайцев и лисиц. Тогда еще не держали в дворнях по десяткам и сотням борзых и гончих собак, на беду крестьян, особливо в неурожай. Вооружаясь заостренными дрекольями, помещик и удалые крестьяне пускались на медведей и волков. В этой отважной охоте прославились прабабки и бабка моя, гоняясь за хищными зверями на быстром коне или в легких санках при блеске светлого месяца, сыпавшего лучи свои на лес дремучий и на белизну снежных равнин. Почти безболезненно протекла столетняя жизнь прадеда моего, то же можно сказать и о душевной его жизни. По достоверному, а не вымышленному семейственному преданию, в стодвухлетнее пребывание свое на земле испытал он только два горя. Первое, когда по званию хорунжего, т.е. в первом и младшем чине шляхты смоленской, пришла ему очередь из села его Красноселья отправиться верст за 150, на Двинский форпост; тяжело ему было расстаться с домашним кровом. А потому к отводу сего первого горя перекатил он в Смоленск несколько бочек родного меду и от употчиванной шляхты услышал желанный крик: "Увольняем, увольняем". Из-под шума сих криков радостно полетел в приют домовитый. Второе горе была необходимая поездка в Белокаменную. Три недели ехал он на своих лошадях в Москву и, пробыв там несколько дней, в такой же срок совершил путь обратный. Вслед за ним везли живность и все съестные припасы домашние: на чужбине и сладкое чужое было бы горько. Сверх того, поместья его родных рассеяны были от Духовщины почти до самой Гжатской пристани, следственно, было где отдохнуть, побывать в бане и попировать. Невзирая на тесное сближение с крестьянами в образе жизни, было и в то время какое-то чудное, необычайное восстание крестьян. Общий дух волнения обходил деревни и села. Это было около срока жатвы. Помещики с семействами своими укрывались в лесах, а в случае близкой опасности прятались во ржи и кустарниках. В эти дни смятения прадед мой со своею женою и малолетними детьми заперся в свирне, или вышке, отдельной от прочего надворного строения. Ночью застучали в двери: он схватил заряженное ружье. Прабабка моя удержала его руку, чтобы бесполезным преждевременным выстрелом не навлечь на себя беды неизбежной. Не слышно было ни о каком зачинщике бунта; казалось, что какая-то невидимая сила волновала села и деревни. А эта невидимка, как будто чародей, ходит и переходит в поверьях и вековых преданиях. Из туманной дали столетий, вероятно, доносилась еще весть о первобытном состоянии русских земледельцев. Вероятно, и они помнили, как жили они до взятия Казани и Астрахани. Первая перепись для иных из них была очевидною, для других - живою былиною*. Упоминая о тех днях, когда жил мой прадед, я не утверждаю, будто бы тогда был золотой век невинности, любви и благодати семейственной. Было и тогда также, что Виктор Гюго мог бы переселить в тьму кромешную драм своих. Словом, был на разные образцы отдельный быт, а не было быта общественного. Спрашивали тогда у одного князя-остряка, возвратившегося из щегольского круга большого света: что он там видел? "Много блеска, а мало людей", - отвечал он.
______________________
* Тогда было так, а теперь не так: слова волшебные, если остались заветные памятники о прежнем лучшем.
Свободное копирование
