Дневник 1721 - 44

5-го, утром, майор Эдер был послан к великому канцлеру Головкину и вице-канцлеру Шафирову с уведомлением о посещении их его высочеством. После обеда мы отправились на барке (потому что они оба живут по ту сторону реки и недалеко друг от друга) сперва к великому канцлеру, дом которого был дальше (Дома графа Гаврилы Ивановича Головкина и барона Петра Павловича Шафирова, каменные, были на Петербургской стороне, на берегу Большой Невки, недалеко от впадения ее в Неву.). Внизу у моста нас встретил один из его сыновей, который говорит по-немецки и только недавно окончил свои путешествия. После того на возвышении перед домом заиграли на трубах, уже слышанных нами день перед тем у великого адмирала (которому они и принадлежали). Признаюсь, при этом воспоминании мне сделалось немножко страшно: я боялся, что опять будут пить по-вчерашнему. Однако ж все обошлось сухо и хорошо. На крыльце внизу, у входных дверей, великий канцлер сам встретил его высочество и повел нас в одну из комнат, где главнейшим украшением был длинный белокурый парик, повешенный там, впрочем, только для виду, — хозяин, из непомерной скупости, никогда его не носит. Я думаю, что этот парик, против его воли, привезен ему сыном или подарен кем-нибудь, потому что сам он, судя по тому, что я о нем слышал, никак не решился бы приобрести его и, еще менее, износить. Канцлер высокого роста, но очень худ. Одет он всегда как нельзя хуже: большею частью на нем бывает старомодный коричневый кафтан. О скупости его можно бы много рассказать; меня уверяли, что если он не превосходит “Скупого” во французской комедии, то по крайней мере и не уступает ему. У него есть старая жена, которая, говорят, еще скупее его, и две очень милые дочери. Из них старшая высока ростом и сложена прекрасно; лицом она, хотя и рябовата несколько, но очень недурна и имеет чрезвычайно много приятного в обращении; притом танцует в Петербурге лучше всех. Некоторые говорят, что она уже сговорена с камер-юнкером Балком; но от других я слышал, что это неправда. Сыновей у канцлера трое: один посланником в Берлине, другой, тот самый, о котором сказано выше, а третий служит полковником в земле казаков. Его высочество, пробыв несколько времени у великого канцлера и поговорив с ним стоя, стал прощаться и был провожен им до крыльца, где они расцеловались и окончательно простились; сын же его проводил нас до рогатки, отделяющей их дом от дома вице-канцлера. Рассказывают, что оба эти вельможи страшно, почти смертельно ненавидят друг друга и что от того очень многие страдают. Лишь только мы оставили владения одного, как уже были на земле другого. Еще издали увидели мы бежавшего нам навстречу сына вице-канцлера, который почти целою головою ниже меня, но так толст, что из него можно выкроить троих таких, как я. Ему не более 24 или 25 лет, однако он уже женат (Единственный сын Шафирова, барон Исай Петрович, женат был на Евдокии Андреевне Измайловой.). Посланник Штамке и многие другие, бывшие на его свадьбе, рассказывали мне о нем презабавную историю, которая заслуживает, чтоб упомянуть о ней здесь. На свадьбе этот молодой господин, по принятому обычаю, должен был напиться допьяна, — без того жених не имеет права отправляться в спальню невесты. Вечером, когда все предавались веселью, а посланник играл в карты с Мардефельдом и, кажется, с генерал-майором Лефортом, в доме вдруг делается шум, как будто произошел пожар. Особенно дамы и девицы со страхом бегали взад и вперед, чуть не сбивая друг друга с ног. Одна спрашивала уксусу, другая венгерской воды, третья шпанской соли. На вопросы гостей, что такое случилось, насилу одна из них отвечала, что жених опасно заболел и умирает. Это чрезвычайно поразило родителей и всех присутствовавших; все пришло в беспорядок, всех занимала одна мысль — помочь больному и успокоить его. Между тем гости мало-помалу разъехались, молодому сделалось немного лучше, и бедная невеста должна была лечь с ним, хоть в этот раз, конечно, ожидала от него мало хорошего. На другой день друзья его стали подсмеиваться над ним и говорить, что вчера все гости очень жалели о бедной молодой, которая встанет утром такою же, какою была накануне. Но он отвечал им: “Дураки вы, держите себя только так, как я, — невесты ваши останутся вами очень довольны и вам верно стыда не будет”. Однако ж так как те не переставали его дразнить, желая непременно узнать, как он вел себя с своею невестою, то он сказал наконец: “Я ее поцеловал и оборотил 11 раз”. Им показалось это невероятным после того состояния, в котором они видели его накануне. Когда слух о том дошел до царя, его величество, принимая эти слова за простое хвастовство, спрашивал сам молодого, но, получив от него тот же ответ, поверил ему только тогда, когда расспросил самою молодую, подтвердившую сказанное ее мужем. У входа сам вице-канцлер встретил его высочество. Он очень мал ростом и так неестественно толст, что едва может двигаться; но при всем том человек необыкновенно приятный. В 1714 году он был посланником в Константинополе, где вместе с Толстым сидел несколько времени в Семибашенном замке, находился при царе во многих морских и сухопутных сражениях и в последнем сражении с турками, при Пруте, оказал его величеству значительную услугу. Это сражение было в 1711 году; в нем участвовал также покойный мой отец, которому царь пожаловал за отличие свой портрет, осыпанный бриллиантами и стоивший более 1000 рублей, и сверх того подарил одну из лучших своих лошадей. Лошадь эта, буланый турецкий жеребец, до сих пор жива: отец, когда она совершенно ослепла, продал ее одному лифляндскому дворянину для завода за 100 рейхсталеров. Тайный советник Бассевич в проезд свой через Ревель получил лошадь этой породы от полковника Тизенгаузена (которому и принадлежит турецкий жеребец). Вице-канцлер провел нас через необыкновенно большую залу (если не самую обширную и лучшую в Петербурге, то наверно одну из лучших) в другую комнату, хорошо меблированнную, где его высочество остановился с ним. Они говорили между прочим и о плене графа Пипера (умершего в Шлюссельбурге в 1716 году), который был взят со многими другими после Полтавского сражения. На этом графе видели пример, что можно быть очень богатым и все-таки умереть с голоду. Говорят, что по случаю взятия в Швеции царской галеры его принудили здесь для вознаграждения этой потери выдать векселей на 30 000 рейхсталеров и что так как в Швеции графиня Пипер не приняла векселей, то пленник будто бы до тех пор сидел на хлебе и воде, пока не захворал и не умер. Заметно было, что Шафиров вовсе не принадлежал к числу друзей покойного графа, который, говорят, для пленника был слишком упрям. После прощания вице-канцлер, несмотря ни на какие протесты его высочества, сам проводил нас до конца моста, ведущего к тому месту, где стояла наша барка.