Дневник 1721 - 33

На другой день рано утром, 23-го, поблагодарив от души моих хозяев за их ласковый прием, я отправился в путь и около полудня приехал в Красный Кабачок, находящийся в 15 верстах от Петербурга и принадлежащий великому адмиралу Апраксину. Вскоре после меня приехал туда же с почтою из Ревеля наш жид Липман и немедленно отправился дальше. Позавтракав и уже совсем изготовясь к отъезду, я заметил, что одна из верховых лошадей, которая во всю дорогу была очень утомлена, едва могла встать и идти; это было мне очень неприятно, особенно потому, что то была лучшая из лошадей тайного советника. Приказав людям вести ее потихоньку в город, я отправился вперед с человеком тайного советника, чтоб узнать, все ли приготовлено для лошадей. Около вечера прибыли мы благополучно в Петербург, который со времени моего отъезда оттуда так изменился, что я вовсе не узнавал его. С самого начала мы въехали в длинную и широкую аллею, вымощенную камнем и по справедливости названную проспектом (Невский проспект. Начало его относится к 1713 г.), потому что конца ее почти не видно. Она проложена только за несколько лет и исключительно руками пленных шведов. Несмотря на то что деревья, посаженные по обеим ее сторонам в три или четыре ряда, еще не велики, она необыкновенно красива по своему огромному протяжению и чистоте, в которой ее содержат (пленные шведы должны каждую субботу чистить ее), и делает чудесный вид, какого я нигде не встречал. На Адмиралтействе, красивом и огромном здании, устроен прекрасный и довольно высокий шпиц, который выходит прямо против проспекта. Миновав эту аллею (Невский проспект доходил тогда только до Аничкина моста. Далее за Фонтанку была уже слобода.), я проехал через подъемный мост, по левую сторону которого стоит новая Биржа, четырехугольный и также очень красивый дом. Отсюда я велел везти себя к дому, отведенному для его королевского высочества: он находился недалеко от царского летнего дворца и возле самого Почтамта (Петербургский Почтамт или Почтовый двор (деревянный) был выстроен в 1714 г. и находился на месте нынешнего Мраморного дворца (начатого в 1768 г.). Царский летний дворец, о котором говорит здесь Берхгольц, был каменный и стоял на берегу Невы и Фонтанки, у Летнего сада.). Приехав туда, я тотчас отправился в комнату камер-юнкера Геклау, чтоб узнать, где конюшня. Оказалось, что она очень плоха, не вычищена, даже еще не совсем отделана. Послав одного из бывших со мною слуг навстречу другим для указания квартиры, я пошел к посланнику Штамке, у которого нашел тайного советника Геспена, генерал-майора Штенфлихта, одного пленного шведа, графа Бонде и некоторых из наших. Только что я успел сказать посланнику, что корму для лошадей нет и что  государыня приказала мне сказать, чтоб я тотчас же дал знать о своем приезде ее шталмейстеру, который примет все нужные меры, как явился недавно нанятый камер-юнкером лакей и объявил, что господин его извещает посланника о моем приезде, равно и о прибытии в Петербург придворного жида, который говорит, что его королевское высочество будет сюда не прежде 28-го числа, почему все полученные накануне письма нужно отправить к его высочеству с лакеем Кеем (Key). Камер-юнкер велел также сказать, что послал уже другого лакея к шталмейстеру просить фуража. Последнее было очень неприятно посланнику, хорошо знавшему русских, с которыми надобно обращаться крайне осторожно, чтоб не оскорбить их. Поэтому он приказал отвечать камер-юнкеру, что о моем приезде он уже знает, потому что я нахожусь у него; жиду же просил сказать, что посылает его к черту за распространение ложных слухов, будто его высочество еще долго не приедет, что это неправда и что он (посланник) имеет совсем другие известия; что если камер-юнкеру хочется посылать Кея, то пусть посылает, а здесь нет писем для отсылки по одному словесному приказанию какого-нибудь лысого жида; но что удивительно, как он решился послать к шталмейстеру своего лакея, когда для этого нужно было употребить по крайней мере дорожного фурьера. Хотя посланник и очень хорошо знал, что его высочество действительно намеревался быть здесь не прежде 28-го числа, боясь слишком сильной попойки по случаю празднования Полтавской победы и имея к тому еще другие причины; однако ж его очень рассердило, что жид разглашает это, особенно когда и без того уж все здешние замечали, что его высочество, против своего обыкновения, едет так медленно, и когда тайный советник Геспен употреблял всевозможные старания, чтоб разуверить здешних вельмож, которые, равно как и сам царь, могли бы оскорбиться, что герцог с намерением избегает этого дня. Выходя от посланника, чтоб отправиться на минуту в дом герцога, я немало удивился, когда увидел на дворе савойяра с разными животными; мне и в голову не приходило, что эти господа могут быть и в Петербурге, так далеко на севере! Посланник, заметив мое удивление, сказал: “А вы думали, что савойяры водятся только в Париже?” И чтоб показать мне, что здешние не хуже других, приказал выпустить и заставить танцевать сурка, который отлично исполнил свое дело и заработал бедняку денег на целую неделю. Когда я пришел к дому его высочества, лошадей только что отвели в конюшню, и мне было очень приятно, что больная лошадь добрела наконец до Петербурга. Я тотчас велел обложить ей ноги коровьим навозом, который и в дороге помогал всего лучше. Спросив у камер-юнкера о своей квартире, я получил в ответ, что для меня еще не приготовлено никакой и что я должен покамест пожить где-нибудь. Это меня очень раздосадовало, тем более что он давно знал и об отправлении меня вперед, и что почти все квартиры для нашей свиты были уж готовы. Я возвратился к посланнику, пригласившему меня к ужину, и рассказал ему о своем горе. Он тотчас вызвался помочь этому и предложил мне в своем доме постель, которая служила несколько ночей, до приискания квартиры, поручику Бассевичу, приехавшему сюда еще 20 июня. В это время дом посланника был полнее лучшей гостиницы во всем городе; вся герцогская свита останавливалась у него до получения квартир, отчего сам он был так стеснен, что собственно для себя имел только свою спальню. Когда я приехал в Петербург, у него были еще на шее тайный советник Геспен и генерал-майор Штенфлихт со своими людьми. Но этого мало, что добрый посланник давал нам квартиру и постели: он должен был еще всех нас кормить. Все это он делал с величайшей готовностью и добродушием. Вообще трудно найти человека, который бы так хорошо умел принимать своих гостей, как он. После ужина, за которым мы весело пили за здоровье отсутствующих и находившихся в дороге, все разошлись по своим местам.