В первый же год работы в театре я получил и любимейшую свою роль - Колена в "Тщетной предосторожности". Вышло это самым неожиданным образом. Захворали все исполнители. У Леонида Жукова, лучшего Колена, болело колено. Отменить спектакль не могли, так как заменить его было нечем. И взор, уж не знаю чей, упал на меня. После класса ко мне подошел заведующий балетной канцелярией Воронцов и сказал, что вечером мне придется танцевать "Тщетную предосторожность". "Кого?" - спросил я. "Колена", - ответил он. "А с кем?" - машинально поинтересовался я. "С Кандауровой", - спокойно ответил он.
По теперешним понятиям это все равно что новичку предложили бы главную партию с Екатериной Максимовой. Кандаурова была для меня тогда недосягаемой балериной. Я видел ее лишь издали, со сцены. У нее была легкая, точеная фигурка и дивной красоты ноги с высоким подъемом. По фотографиям многим знакома прекрасная нога Анны Павловой со "стальным" носком. Так вот, смею утверждать, что ноги Кандауровой были не менее прекрасны. Вообще больше никогда в жизни я не видел у балерин таких ног! Этот подъем был и редкостным достоинством Кандауровой и ее слабостью. Обычно танцовщицы с большим подъемом, когда стоят на пальцах, боятся его растянуть и даже сломать, и потому танцуют не на полностью выгнутом подъеме. Кандаурова же всегда - на полном! Кстати, именно за эти дивные ноги ее приняли в балетную школу. Отец будущей прима-балерины был в свое время танцовщиком, а затем помощником администратора Большого театра Ивана Константиновича Делазари, или, как тогда писали на французский манер, - Де Лазари.
По позднейшим рассказам Маргариты Павловны, ее бабка, дворянка Каменецкая, отчаянно противилась поступлению внучки в балет: "Ну, кого туда берут! Детей капельдинеров, парикмахеров, прачек..." Однако, как я уже писал, это не соответствовало действительности. Триста прошений было подано в 1903 году, когда Кандаурова поступала в училище. А вакансий было только четыре! Отцу Маргариты Павлоны объясняли: "Дочь Де Лазари надо принять. Дочь классной дамы Теличкиной - тоже". И так далее... На этой иерархической лестнице Павел Васильевич Кандауров занимал отнюдь не самое высокое место. К слову сказать, сестра матери Кандауровой, Бочкина, тоже танцевала в Большом театре. У Кандауровой сохранилась афиша, свидетельствовавшая об участии в "Дон Кихоте" одновременно отца и родной тетки. Однако эти аргументы могли и не сыграть никакой роли. Но когда на приемных экзаменах комиссия увидела ноги Кандауровой, ее предпочли многим. Со второго класса она стала ученицей Горского. А три последних заканчивала у Тихомирова. В 1914 году известный театральный скульптор Б. О. Фредман-Клюзель слепил статуэтку Кандауровой и послал отливать ее во Францию. Но началась мировая война, и статуэтка погибла. Тогда в следующем году скульптор изваял ногу балерины с бесподобным этим подъемом. Его работа хранится у Маргариты Павловны до сих пор.
Может быть, это личное, частность, но мне не хотелось бы обходить ее в своем повествовании. В Кандаурову страстно влюбился Алексей Николаевич Толстой. "Но он же был граф. Он и меня звал: "Графиня". Выйди я за него замуж, он бы меня из театра увел. А я не графиня, а татарская княжна. Дочь татарки и поляка. Настоящая наша фамилия - Хандауровы. И я - балерина. Как же я могла остаться без Большого театра? Я же в нем выросла! Без театра и без России мне жизни нет..."
И Кандаурова осталась в театре. А в литературе появилось прекрасное произведение Алексея Толстого, вызванное этим сильным чувством. В пьесе "День битвы" действует героиня Маргарита Каменецкая. Писатель посвятил свое произведение Маргарите Павловне.
Польская кровь отзывалась в танцах Кандауровой тончайшим романтизмом, так восхищавшим критиков. "В самом появлении Кандауровой чувствуется сказка, этой танцовщице чужда земная стихия, в ней все из мира сновидений. Как воплотившаяся мечта скользила она перед нами, являя совершенство грезы в идеальных контурах своего тела, в чарующем обаянии, облекающем все ее движения.
Пусть ее туры не всегда достигали той степени чистоты, которой мы вправе требовать от балерины, - красота и благородство рисунка искупали мелкий недостаток. Так мы любовно прощаем великому поэту орфографическую ошибку в волшебно-напевных строках", - писал в "Театральном обозрении" рецензент Максимилиан Шик*.
* ("Театральное обозрение", 1921, № 3, с. 9.)
Свободное копирование
