По вечерам к нам приходила соседка Уля. Уля была значительно моложе мамы, но говорила, что хорошо помнит маму с той поры, как щуплая сиротка Ася уезжала учиться в Киев (Уля тогда была пионеркой). Уля относилась к маме трепетно и с восторгом: мама была для Ули недосягаемым образцом Дамы – высокая, красивая, (шрам на щеке лишь придавал маме таинственность), образованная (Уля часто рассматривала мамин диплом), замужняя (наше семейное фото – мама, папа и я – всегда лежало в мамином паспорте и было объектом тщательного исследования), эрудированная (мама объездила полстраны, была на «Магнитке», видела там «железного наркома» Серго Орджиникидзе), заядлая театралка (видела на сцене Н.Ужвий и Гмырю, слышала живьём Маяковского и Демьяна Бедного). Мама с Улей могли шушукаться и хихикать ночи напролёт, пока бабушка не наводила порядок: - Хватит судачить о Ванечке Козловском. Ребёнку спать пора!
По вечерам у мамы была постоянная забота – моя одежда. Я из неё вырастал, облетали пуговицы, появлялись дырки на коленях и локтях. Уля помогала маме приводить одежду в порядок. Орудуя иголкой и ножницами, Уля с мамой начинали петь, красиво подпевая друг другу. Однажды они запели «Спят курганы тёмные». Это была замечательная песня про любимый мамин Донбасс и про моего деда Андрея. Ведь «курганы тёмные» - это терриконы безжизненной тёмно-серой породы, на которой не растёт даже бурьян, разбросанные по всей степи. Один из них высился сразу за нашим забором. Это мой дед «через рощи шумные и поля зелёные» вышел в эту степь, его встретили «девушки пригожие», наверное такие, как Уля, тихой песней, и в забой отправился тогда ещё молодой дед Андрей, прихватив с собой керосиновую шахтёрскую лампу. (такая стоит в мастерской Свидзинского) и отбойный молоток.
Деду Андрею не повезло: к нему в забой по трещинам в земной коре проник коварный газ метан, без запаха и цвета, заполнил забой, и произошла авария. Газ взорвался, обрушилась кровля и похоронила под собой шахтёров. И сразу по городу помчалась на аварийную шахту бригада горноспасателей, сверкая проблесковыми маячками, завывая сиреной и разрывая души шахтёрским матерям и жёнам. У мамы с Улей и на этот случай была песня. Но пели её редко:
Прощай, Маруся ламповая,
И ты, товарищ стволовой!
Тебя я больше не увижу –
лежу с разбитой головой…
Похоронка. Обычным делом в городе были «похоронки». Почтальонов боялись, как вестников беды. То в одном конце улицы, то в другом раздавались вопли и стенания о павших. Пришла похоронка и на Петра. Дед запретил бабам рыдать и логично доказал, что это ошибка. Петя по времени не успевал попасть в расположение части и принять участие в боевых действиях. Он лично сходит в военкомат и потребует наказать виновных в распространении ложных «похоронок». Вернулся дед поздно вечером, серый и осунувшийся. Ни к кому не обращаясь, проговорил: - Воинский эшелон, в котором Петя ехал на фронт, разбомбила фашистская авиация вблизи станции Тихорецкой. Петю похоронили в братской могиле. Пети больше нет…
Дед развернулся, и ушёл в свою мастерскую. Бабушка тихо ушла молиться за упокой души Петра. Мама с Улей (мы все ждали с надеждой возвращения деда) залились слезами. И я с ними. Пети больше нет!
А утром – доить корову, вывести её на луг пастись. На дороге необычное оживление – на восток через мост мчались грузовые автомобили – зелёные ЗИСы, в которых плотно, плечом к плечу, сидели красноармейцы в полном обмундировании. За спиной вещмешок и скатка шинели, между колен - винтовка. Колонна грузовиков казалась бесконечной. Красная Армия отступала. Когда мы с бабушкой пошли на дневную дойку, дорога уже опустела, пыль осела. Было тихо и жарко. Через луг к нам шёл красноармеец. Это был настоящий солдат – прикладом по земле он тащил за собой винтовку. Тогда всем было известно: если солдат без оружия, значит он дезертир, и о нём нужно было сообщить в комендатуру. -Мать, дай попить! – обратился солдат к бабушке. Бабушка протянула ему подойник с молоком. Солдат пил долго, сначала стоя, потом присел на пригорок. –Спасибо, мать! Где наши? Бабушка, плача, махнула рукой в сторону моста, по которому недавно прогрохотал последний грузовик с красноармейцами.
Утром следующего дня прибежала Уля и страшным шёпотом сообщила – Немцы в городе! Уля с мамой решили посмотреть на фашистов. –Давай возьмём Борю, - сказала Уля, - с ребёнком они вряд ли что-нибудь с нами сделают. Решено было идти в центр, к горсовету. Идти надо было мимо рынка. Рыночная площадь была пустынна. Посередине стояла П-образная виселица, и на ней болтались несколько трупов. –Когда только успели? – проворчала мама – Боря, не смотри туда! Мама была права – смотреть на трупы было неприятно. Выпученные глаза, вывалившийся изо рта язык… Около горсовета стоял мотоцикл с коляской, и на нём сидели два фашиста. Оба в касках, в зелёной униформе, с автоматами на груди. На нас они внимания не обращали. Других фашистов в тот раз увидеть не удалось.
Погода испортилась, пошли дожди. Корова куда-то исчезла, её сарайчик пустовал. Дед пропадал в мастерской и часто брал меня с собой. Мне нравилась там бывать. У деда было множество инструментов, и вскоре я уже отличал шило от швайки, сапожный молоток от слесарного и сапожный нож от столового. Дед меня никогда не наказывал, не повышал голос. Даже, когда я до кости порезал палец (кость оказалась белая), он не стал суетиться, дал крови промыть рану, аккуратно сложил концы пореза, и заклеил рану изолентой. Дней через десять изолента отпала, и на пальце даже шрама не осталось.
Дед сам выделывал кожу из свиных и говяжих шкур. Кожа шла на ремонт хомутов и конской сбруи. Приближалась зима, у мамы не было зимней обуви и дед сшил маме прекрасные яловые сапоги. По форме они мало отличались от солдатских, но были тёплые, удобные, непромокаемые. Мама носила их всю войну, и перед самой победой их украли мародёры, бродившие по городу под видом раненых солдат.
А в Донбассе выпал снег. Детвора высыпала на склон террикона с санками. У деда в сарае нашлись детские санки. Мама одела меня «тепло и красиво» и отправила на склон покататься. Местная ребятня встретила меня враждебно. Ребят раздражала моя одежда. Особенно доставалось мне за связанную мамой шапочку с помпончиком. Ребята носили на голове пилотки или солдатские зимние шапки со споротыми звёздочками. С моим появлением все начинали скандировать:
Задавака первый сорт!
Куда едешь? – На курорт!
Шапочка с помпончиком
Едет за вагончиком!
Что такое курорт, я не знал, задавакой себя не считал, под вагончиком никогда не ездил, поэтому дразнилка не казалась мне очень уж обидной. Ещё ребят раздражал красивый мамин шарфик. У ребят шарфов не было в помине, и они разыгрывали со мной целый спектакль.
– Это шо такое? – дёргал за шарфик один из пацанов. – Это, наверное тряпочка сопли вытирать. – отвечали ему, сдёргивали с меня шарфик, сморкались в него и засовывали его мне в пальто. Пальто было только у меня. Остальные ребята были одеты в родительские телогрейки, подвязанные верёвками. И санок, таких как у меня, ни у кого не было. Санки были стальные, из водопроводных труб, тяжёлые и устойчивые. Они вихрем неслись по склону, доставляя ребёнку неописуемую радость и восторг от скорости.
Однажды, выйдя покататься на санках, я не услышал обычных шуточек в свой адрес. Все ребята, как заворожённые, смотрели в сторону старой котельной. Она не работала с довоенных времён, но сейчас из её трубы вылетали пучки белых листочков. Они, крутясь и кувыркаясь, разлетались над трубой. Ветер подхватывал их и относил в сторону жилого массива. «Листовки. Листовки!» - шептали ребята. Стало не до катания. Надо было бежать к маме и рассказать ей о происходящем.
Вечером прибежала возбуждённая Уля. Она рассказала новости, которые сама слышала по радио: наша Красная Армия надавала фашистам пенделей под Москвой и отогнала их от города на 200 километров. «-Вот сводка Совинформбюро»- сказала Уля и положила на стол листовку, точно такую, как те, что летали над городом. Листовка кончалась словами: «Смерть немецким оккупантам!». Ещё Уля сказала: «Какие наши ребята молодцы! Это они придумали распространить листовки, использую трубу старой котельной». Уля, кивнув на листовку, спросила: «Оставить?» мне очень хотелось, чтобы у нас тоже была такая листовка, но мама ответила: «это опасно! У меня ребёнок!» Уля быстро спрятала листовку.
Справка: Ульяна Матвеевна Громова 1924 года рождения. Член ВЛКСМ с 1940 года. Член подпольной комсомольской организации «Молодая Гвардия». Казнена фашистами в 1943 году. Герой Советского Союза (посмертно).
Свободное копирование
