Две войны и одно детство - 50

КОТОВСКИЙ

Сначала мы жили в гостинице, потом переехали на квартиру. Квартира была далеко от центра города. Отец ждал назначения, и в Киеве мы прожили недолго. Мать с Борей неожиданно уехала в Петроград, а я остался с отцом. Это было очень странно. Я почувствовал, что в нашей семье что-то нарушилось. Но никто нам, детям, ничего не объяснял.

И вот мы с отцом едем к Котовскому, а мама с Борей - в Петроград. Вместе с отцом мы вновь оказались в гостинице. Номер запомнился мне тем, что на стене висела огромная картина, писанная маслом. Берег моря, песчаный пляж, жарко светит солнце, а на песке лежит голая женщина, повернувшись к нам полным задом.

Но вскоре отец велел укладывать вещи, и мы поехали на вокзал, где всю ночь ожидали поезда. Меня тошнило от ужасного запаха человеческого кала, которым пропиталось здание. Под утро подали поезд, и мы с трудом в него погрузились. Вещи затолкали на третью боковую полку. Я сел внизу, рядом с отцом. Поезд еще долго стоял. Вошел парень в полувоенной одежде и залез наверх, к нашим вещам. Он сдвинул их в сторону и сел, свесив ноги вниз. Нам ехать было недалеко, до станции Тетерев. Парень у наших вещей все время ерзал. Наконец, сделав вид, что ему надоело сидеть, он слез и ушел, а через несколько минут поезд тронулся. А когда мы полезли за своими вещами, оказалось, что у нас разрезан мешок и вытащены мои новые валенки – моя единственная надежда не мерзнуть, наконец, зимой. Валенок у меня никогда до того не было, и всегда страшно мерзли ноги. А тут как раз наступила ранняя зима, выпал первый снег. Утром мы приехали на станцию Тетерев. Нас встречал человек, присланный Котовским. Но вот парадокс: это был его подчиненный по фамилии Майорчик. Через несколько лет именно этот человек станет убийцей Котовского. Но в тот день по дороге в часть он говорил о своем уважении к Григорию Ивановичу. Мы ехали в санях. Майорчик в шинели, перетянут ремнем и портупеей, в фуражке, повязан башлыком. Отец в своей старенькой бекеше. Я в зимнем пальто и высоких ботинках, до колен, которые застегивались на крючках шнурками. В ботинках страшно холодно. Зарываю ноги в сено. Сани большие, два сидения сзади и одно впереди, откидное. Возница закутан в огромный тулуп и валенки. Ах! Эти валенки, как я пожалел свои, которые у меня были украдены. От Тетерева до Радомышля – шестьдесят верст. Один раз мы останавливались в деревне, ночевали. Нас провожал хозяин в очень хорошем кожухе – он был очень красиво выделан – желтовато-красноватый, со сборками сзади, отороченный темным мехом. Потом ехали мы еще один день и вечером приехали в Радомышль, прямо в дом, где квартировал Котовский. Нам, оказывается, предстояло жить в семье Григория Ивановича. Для меня это было большой неожиданностью. Котовский жил очень скромно. Квартира состояла из двух комнат. Нам постелили на диване в большой комнате. Диван был обит красивой ковровой тканью красного цвета с черным рисунком. Дальше была дверь в комнаты, где жили хозяева дома. После такой трудной и дальней дороги мы с отцом уснули, как убитые. Утром, часов в восемь, мы проснулись от громких стуков. На дворе стояла утренняя темнота. Фонарей на улицах полуразрушенного Радомышля не было. Время было опасное, в любой момент появлялись всяческие банды, которые могли неожиданно напасть. Встревоженные, мы проснулись, спали мы с отцом «валетом», подняли головы и слушали, что будет дальше. Вдруг дверь открывается, и мы видим, что в дом входит лошадь. Конь посмотрел на нас, потом повернул направо, в комнату, где спал Котовский, и просунулся в дверь. Григорий Иванович его громко приветствовал, дал сахара, конь попятился и вышел в коридор, роняя слюну. Это был любимый конь Котовского Орлик. Мы с изумлением смотрели на это представление, которое надо было заранее обставить и организовать. Кто-то должен был привести неоседланного Орлика из конюшни, а она была за несколько кварталов, привести к определенному часу, запустить коня в дом и помочь ему все сделать. Так я впервые познакомился с Григорием Ивановичем Котовским. Все было необычно и дальше. Через некоторое время вышел сам Григорий Иванович. Был он в трусах. Его мощное тело с развитыми мышцами, как у борца, было напружено, он ловко двигался, словно каждую минуту ожидал противоборства.

К этому времени мы с отцом уже встали, оделись. Тут же вышла и Ольга Петровна. Она была острижена после перенесенного тифа. Высокая, с очень красивым лицом, всегда спокойная, выдержанная, она замечательно относилась к детям, мне навсегда запомнилась ее доброта. Держать детей, выросших на воле, было очень трудно. Особенно меня. В доме была кухарка и вестовой из пленных галичан Ликанька. Был еще и коновод Черныш, но я с ним познакомился позже. Взрослые разошлись по делам, а я отправился на двор. Задняя сторона его не была загорожена и оттуда оказался проход в чей-то парк или сад. Рядом с нашим домом был приют для еврейских детей – сирот, и когда я вошел в парк, меня окружила ватага приютских ребят. Они с интересом меня разглядывали, стали спрашивать, правда ли, что я живу у Котовского. «А ты обрезанец?» – намек на известный национальный обряд. Я подтвердил свое происхождение. Допрос был кончен, любопытство приютских было удовлетворено, и больше они ко мне не подходили.