27 декабря. Первые два дня праздников Рождества я не мог писать, потому что, во-первых, охота меня много занимала, - мы ездили втроем, с Шедевером и Якоби, довольно удачно за зайцами и куропатками, - и, во-вторых, потому, что вчера и третьего дня не только мои хозяева, но даже и Арсений так пьянствовали, что выжили меня совершенно из хаты. Последнего я было хотел вчера больно высечь, а сегодня уже раздумал; он заслуживает быть наказану, ибо мало того, что в первый день праздника он, напившись, поколотил хозяина, - на другой день, несмотря на мое приказание, он напился еще более. Это слабость с моей стороны - не наказывать за такие поступки, но я не в состоянии терпеть около себя человека, которого я должен бить, - я бы хотел, чтобы мне служили из доброй воли, а не из страху. Но, кажется, с нашим бессмысленным и бесчувственным народом до этого не доживешь. Третьего дня я получил от матери письмо от 4 октября из Малинников, то самое, об котором она говорила в своем письме из Пскова от 15 октября, которое, однако, я уже недели две как получил; это оттого, что последнее было послано через Андреева. - Мать пишет, что в Тригорском она нашла все хозяйство в большом беспорядке. Я не ожидал этого от лифляндского хозяина; он мог обманывать и красть, а расстраивать имение ему не было никакой выгоды. Она также пишет, что Пушкин в Москве уже; вот судьба завидная человека, который по своей прихоти так скоро может переноситься с Арарата на берега Невы, а мы должны здесь томиться в нужде, опасностях и скуке!!!
Оставленная в Тригорском Катинька, говорит мать, очень похорошела: дай Бог, она большого состояния не будет иметь, следственно, красота не помешает ей. Странно, что сестра молчит, а про Анну Петровну я уже не знаю, что думать. - Об производстве в офицеры ничего тоже не слышно, я уже не ожидаю его более...
Свободное копирование
