3 сентября, среда. После того как снесли Донские бани, куда в парилку я ходил лет тридцать, через год я стал чувствовать себя много хуже. Вчера утром взял полотенце и тапочки и отправился на метро на "Фрунзенскую", в бани Усачевские. Билет -- 600 рублей, парилка замечательная, зал хорошо оборудован, в парилке и мыльном отделении было человек тридцать, но, кажется, по средам утром там собирается клуб ровесников -- никого моложе 60 лет не было. Стояли столы, все друг друга знали, гудело легкое пирование. В мыльном отделении есть небольшой бассейн, почти купель с холодной водой; пока не рискнул. Попробую раз в неделю ходить.
До похода в баню встал, естественно, рано, пытался связаться с Пекином -- я обещал подобрать несколько рассказов для журнала "Всемирная литература", но связи пока нет. Не отвечает ни телефонный номер Чэнь Фан, переводчицы и очаровательной жены главного китайского переводчика. Я уже подобрал для нее тексты. Это Фарид Нагим, это Сережа Шаргунов и мой Миша Тяжев, сделавший такой рывок. Невыполненные обещания преследуют меня, как грехи.
Вечером поехал в Театр Калягина на вручение "Книги года". Я должен был оглашать номинацию "Проза". Естественно, ничего не знал, не знал короткого списка, иначе бы получше подготовился. В комнате президиума были режиссер Сергей Соловьев, где-то совсем недавно я с ним сталкивался, забыл, ректор Университета печати Константин Антипов, заместитель министра культуры Миловзорова, с хорошей речью и красивыми ногами, заместитель председателя Госдумы Сергей Железняк, потом уже в зале появился и легендарный Лев Рошаль. Это все, кто объявлял свои номинации. Мне пришлось выходить первым, была какая-то вначале неопределенка, не вынесли конверта. Я здесь устроил какую-то игру, углядев, что за моей спиной на экране фамилии четырех номинантов. Ксения Букша, Светлана Алексиевич, Алексей Варламов и Захар Прилепин с его "Обителью". В закрытом конверте, который я раскрыл, к моей радости -- я даже нетактично пробормотал в микрофон: "Наша берет", -- оказалось имя Захара Прилепина. Захар тут же появился на сцене и сказал, что для него имеет значение, что его имя объявил именно Есин. Он сказал, что в очень ранней юности прочел мой роман и считает меня своим учителем. Сказал также, что это его соображение, не долг случая, что об этом он уже говорил и ранее.
Уже сидя снова на своем месте в зале, я подумал, какая у нас в этом году сильная проза, такого не было давно, в своем обзоре я еще имел в виду и книги, которые я прочел к конкурсу "Пенне" -- здесь, конечно, и Битов, и Климонтович, и Анатолий Михайлов. Кстати, определились и три финалиста "Пенне": Букша, Битов и Шаргунов. О, как все тянется одно к другому!
Вчера пришла "Литгазета", и в номере сенсационный материал, связанный с Улицкой и Битовым. Это, перепечатанное из Интернета газетой письмо Андрея Георгиевича о том, как после смерти Александра Ткаченко, заправлявшего всей организацией ПЕН-клуба, сам Битов, несколько отстранившись от дел и передав их очень недавно избранной в руководство и очень инициативной Людмиле Улицкой, вдруг обнаружил в деятельности клуба смену приоритетов. Не защита прав писателей, а политика. Насколько я, бедный и плохо разбирающийся в пенклубовских дрязгах, понял, появились на сайте клуба материалы про Крым, Украину и стыд перед миром и Европой. С этими высказываниями Битов не согласен. Волнует его и приоритетный прием на исполкоме, в нарушение устава, требующего одобрения двумя третями, свежих членов, имеющих скорее общественные, нежели писательские заслуги. Здесь Ирина Прохорова, Ирина Ясина -- в "Литературке" есть перечисление имен. Всего около сорока человек. Ну, мне-то ясно, зачем все это: при ближайших выборах не очень молодой Битов уступит кому-нибудь свою почетную должность. Но это уже дело защиты их конфессиональных, национальных и прочих прав. В свою очередь и как некую свободную иллюстрацию, переношу в Дневник один из отзывов в Интернете на письмо Битова.
"Я не член ПЕН-клуба.
В лихие девяностые Александр Ткаченко пригласил группу молодых драматургов и сказал:
-- Вам надо становиться членами ПЕН-клуба! Нам нужна молодая кровь!
Меня к этому времени уже приняли в Союз писателей, и я не понимала, зачем еще и ПЕН? Есть любители коллекционировать корочки творческих союзов, но я к корочкам равнодушна. Александр Ткаченко стал объяснять, что в Союзе писателей красные комиссары, а здесь идеологически чистые люди. Я потребовала список, увидала там не только секретарей союза и главных редакторов, но известных стукачей, а также, говоря цеховым языком "жописов, мудописов и писдочек" (жен писателей, мужей дочерей писателей и писательских дочек). В Союзе писателей они тоже паслись стадами, и я опять не поняла отличия ПЕН-центра от Союза.
Тогда Александр Ткаченко, точнее Саша, объяснил:
-- Через ПЕН-центр будешь со скидкой мотаться по заграницам, делать визы и вообще много пряников!
Я надулась, что меня держат за фуфло, и отказалась писать заявление о вступлении. Кстати, как и вся наша драматургическая компания. В 1999 году, когда меня прессовали во время выборов в Госдуму, ПЕН-клуб пальцем не пошевелил защитить мои права, тот же Саша ехидно сказал по телефону, мол, надо было вовремя вступать в наши ряды. Но я уж как-нибудь без этих рядов "пешком постою"".
Но вернусь к основной теме. Я, естественно, отсидел всю церемонию, было интересно. Мой сосед Овсянников, руководитель дирекции международных выставок, наверное, главный организатор этого праздника, между проводами почетных гостей, то Рошаля, то Соловьева, успел шепнуть мне, что на него успел рассердиться начальник Агентства Сеславинский. Его опять, дескать, "подставили" -- занимательное и любимое нашим начальством словечко -- на книжной выставке, за берегами которой уследить невозможно, продается книга Ходорковского!
Но я все-таки о занятном букете лучших книг года, связанных с поэзией: "Анталогия грузинской поэзии", стихи Евгения Бунимовича, стихи Бориса Чичибабина и Уильям Шекспир, "Король Лир", переведенный Григорием Кружковым. Мемуары Кружкова недавно печатались в "Новом мире".
После окончания церемонии довольно долго в небольшой компании говорили с Железняком о стоимости книг, о нашей дорогой и плохо работающей почте, о железной дороге с неимоверной платой за провоз, об аренде книжных магазинов, из которой змеенышем растет цена на книгу, об отсутствии книги на периферии. Заботы и понимание предмета у Думы почти такое же, но... Еще в зале, в ответ на какую-то мою реплику, сидящий рядом все тот же Железняк сказал мне прелестную максиму: "Терпение -- это тоже добродетель".
Свободное копирование
