23 апреля, среда. Пришлось отменять назначенное на сегодня свидание с Авангардом Леонтьевым. Мне нужно взять у него интервью, чтобы наконец-то закончить очерк для "Литературки". Но совершенно внезапно выяснилось, что сегодня в 12 начнется конференция, посвященная 80-летию творческой деятельности Юрия Любимова и какому-то "летию" его театра. Конференция должна была пройти в Театре им. Вахтангова -- в свою старую Таганку Любимов, которому 96 лет, теперь не пойдет ни за какие коврижки. Вести конференцию будет Евгений Сидоров -- он меня и пригласил. Мне безумно интересно окунуться в этот омут либерализма и зарубежного театроведения -- конференция международная.
Устроено было все замечательно -- в большом просторном фойе под присмотром портретов отцов-основателей Вахтанговки, двух, отца и сына, Симоновых, Михаила Ульянова. Среди других, уже портретов поменьше, был и портрет недавно скончавшегося Юрия Яковлева, уголок которого был перечерчен черной ленточкой. Был кофе-брейк, чай, дарили огромные книжки про Любимова. Просидел, внимательно слушая чрезвычайно неаналитические выступления наших искусствоведов и зарубежных воспоминателей. Здесь бы надо привести список, но свой список из 17 или 19 выступающих я отдал Вале Федоровой, с которой рядом сидел. С Валей я дружу уже много лет, замечательная женщина, с хорошим и метким русским словом. Она, собственно, первой сформулировала мне то положение, в котором оказалась Таганка после ухода Любимова. Объяснила, что в результате того скандала в Чехословакии, когда труппа торопливо потребовала некий гонорар, я об этом с некоторым "прехлестом" писал в Дневнике, труппа стала практически "невыездной" -- не приглашают, и театр никому не нужен, и актеры. На брата тогда вышло что-то 200 или 300 долларов. Стоил что-то только Любимов.
Выступали все в привычном для подобных конференций духе. Рассказывали свои собственные биографии, как-то склеивая их с творчеством или влиянием на выступающего работ обожаемого мэтра. Довольно быстро это стало меня раздражать, и я набросал тезисы для выступления. Слово Женя Сидоров дал мне уже ближе к концу, телевизионных камер уже не было, но удовлетворение я получил. Валя Федорова меня похвалила за краткость, едкость и наличие мыслей.
Я начал со старого тезиса Инны Вишневской: если пришел, то хотя бы выступи. Дальше я начал говорить, что тоже хотел бы, как многие присутствующие, рассказать свою биографию, тем более что в отличие от всех я помню тот знаменитый, еще выпускной, студенческий спектакль "Добрый человек из Сезуана". Никто из присутствующих этого спектакля, наверное, не видел. Поговорил о том, что тоже хотел бы порассказать и о своих впечатлениях, и о том, как я попадал в театр, и о том, какое тогда было фойе. Но все-таки говорить буду об ином: о том, чему нас научил Любимов, так сказать, об уроках мастера. Все у меня в блокноте было по пунктам.
Он первым сказал нам, что театр может быть и новым, а не только нам привычным.
Он показал, что режиссер должен много читать и знать и что его добычей может стать текущая литература. И Джон Рид, и Можаев, и Владимир Васильев.
О его умении держать удар властей и не гнуться.
О его умении заводить друзей и поклонников по всему миру говорить не приходится -- иначе не было бы этой конференции.
Также я счел необходимым вспомнить, что кроме нынешней его жены Каталины была и еще одна муза -- Людмила Целиковская. Он, как рассказывали апокрифы, часто звонил ей по телефону с каких-то проработок из МК или даже из ЦК, и она говорила: не подписывай, не соглашайся, держись!
А вот это, хотя и было в блокноте, я забыл рассказать. Однажды, когда я опоздал и сидел в конце зала на вручении премии Солженицына, то вдруг за мною образовался еще один опоздавший, а потом и еще один. Сел сначала Любимов, а потом и также опоздавший Лужков. Я буквально стал свидетелем, как во время светской беседы Любимов вытряс у Лужкова какую-то помощь для театра. Какой менеджер своего театра и своей славы.
К половине четвертого уже был в Институте. Сегодня должна была состояться защита докторской диссертации Сергея Казначеева, но кворум не собрался, да и Сережа был не очень свеж -- защиту отменили.