22 февраля, пятница. Утром всегда плохо себя чувствуешь, пока не расходишься и не заставишь себя сесть за работу. Написал страничку, и все вроде становится нормальным, по крайней мере?-- не бессмысленным
Вчера, когда уже засыпал, почти в двенадцать ночи пришла смс-ка от моего соседа Ашота: "Срочно включите РТР". Здесь шел еще днем объявленный "Поединок" Льва Пономарева и Владимира Жириновского. Пономарев "вызвал" самого "старого" действующего политика новой России на поединок: Пономарев брался доказать, что докторская диссертация Жириновского -- не диссертация, не наука, не философия, а некое собрание беллетристических новелл. Сразу выяснилась занятная подробность: кандидатская не защищалась, а сразу и по докладу -- 88 страниц -- докторская. Я кстати, уже давно слышал об этой защите кое-что занятное, но не помню источников и поэтому молчу. Собственно, спора не было, начал, правда, более опытный Жириновский: сам -- дурак, а я -- лидер партии. Дальше Жириновский воззвал к русскому народу, к его униженности, заговорил об агентах влияния. А тем временем счетчик показывал огромное превышение "любви" зрителей к Жириновскому. О Льве Пономареве стало известно, что он с шестнадцати лет был человеком "левых убеждений", но четыре раза менял партию.
Утром получил письмо от Анатолия Ливри. Теперь не могу не поцитировать. Сначала о некоем отношении ко мне известного французского коллекционера и мецената Ренэ Герра. Он русский по рождению, и, как мне помнится, в начале перестройки к нему ездила в гости и на пансион московская интеллигенция. По крайней мере помню одну писательницу, нашу выпускницу, подававшую бурные либерально-модернистские надежды, из которой так и не получилось литературной звезды. Итак, первая цитата.
"О Ваших ДНЕВНИКАХ: Помню, еще весной 2010-го, когда Ренэ Герра меня пригласил преподавать в Ниццу, он был предельно недоволен фактом нашей с Вами переписки (какие-то счеты с Вашими приятелями, мне неизвестными). Только ведь мне бесполезно говорить, что делать, а чего нельзя! Это все давно поняли. В определенном смысле я -- беспредельщик, а на Западе многое сходит с рук, методичное уничтожение властей предержащих в том числе: как верно заметил вышеупомянутый Р. Герра, в России меня бы давно "заказали".
Отвечая Анатолию на этот пункт его письма, я написал (привожу и начало уже своего письма, чтобы был ясен контекст):
Дорогой Толя! Я даже не знаю, с чего начинать мое письмо -- Ваше было такое содержательное, что затрудняюсь с началом ответа. Наверное, начну с просьбы, как и обычно, использовать этот Ваш текст в своих дневниках. Но дальше -- по установленному Вами же порядку. Очень здорово, что Вы переезжаете в швейцарский особняк. Я очень люблю французские VII и VIII века и завидую Вам смертельно. Свою связь с европейской и русской историей я чувствую постоянно, поэтому понимаю и Ваш подъем.
Что касается Герра, то я впервые увидел его в тот же день, когда мы с Вами познакомились в Париже, во время книжного Салона. Он вел себя по отношению ко мне достаточно вызывающе, что-то проговорив или о Ленине, или о коммунистах. Меня это удивило. Вы, Толя, достаточно хорошо меня знаете, чтобы отчетливо представлять, что здесь и всегда меня в первую очередь интересует справедливость. Пишу я об этом постоянно. Тогда же я подумал, что господин Герра, видимо, принимая у себя много российских писателей, в том числе и не самого первого ряда, от них почерпнул свою тенденциозную модель некоего Есина. Это обычное дело, искать сочувствия, обругивая кого-то достаточно известного третьего. Это возвышает в собственных глазах обоих собеседников. Я приблизительно догадываюсь, кто бы это мог быть. Но зла не имею, я привык к подобному несовершенству наших российских да и русских литераторов. Последним в "интеллигентном" обществе "служить" надо вдвое усерднее"
Мы неоднократно с Анатолием в письмах рассуждали о французских славистах. Это, как правило, выходцы из России во время "колбасной эмиграции". Расхожий нынче, этот термин я впервые услышал от ныне покойного знаменитого немецкого слависта Вольфганга Казака. Как мне казалось, тесно связанные с Россией по кухонным разговорам, эти слависты обычно неудачники на родине, переводят, и рецензируют, и пропагандируют, прислушиваясь к своим московским друзьям и коллегам. Но вернусь к письму Анатолия Ливри.
"Я о них давно не мараюсь, и после Минуты молчания, те. с 2005 г., о славистах -- ни строчки созидания! Лавочники с амебами менее предсказуемы. Некогда славист меня интересовал исключительно как тип ничтожного пошляка, клевещущего по приказу свыше на живых писателей (выклянчивая деньги на перевод и преподавание мертвых), сжигающего за деньги их книги. Все это одновременно, и будучи распираем совершенно идиотским тщеславием -- формой скоротечной, чрезвычайно разрушительной шизофрении.
Что же о моем мнении относительно "проплаченных СМИ" -- Вы его упоминаете в ДНЕВНИКЕ 2010, -- так что поделаешь! Слависты Сорбонны and C® об этом только и трубят на всех углах, бия себя в вялую грудь: "Проплатили Мелихову билет в Париж+
гостиницу+рестораны, пообещав еще, а тот в благодарность повлиял на "Неву" с Роднянской из "Нового мира"; зазвали в Сорбонну Арьева -- тот закрыл для Ливри "Звезду"; погладили по шерсти, на полудюжине сорбоннских конференций сатанинскую гордыню Ирины Прохоровой (а мне ее жалко: она так и излучала женское несчастье со сведенными челюстями... <АЛ>) -- "НЛО" о Ливри ни слова; прикормили Лейбова из Тарту сначала в Хельсинки, затем в Сорбонне -- тот промыл мозги Павловскому из "РЖ", а потом корешу -- Василевскому из того же "Нового мира"; отстегнули сотенную Виролайнен-Авериным -- те прошлись с клеветой на Ливри по Пушкинскому дому"
"Минута молчания" -- я читал это замечательно едкое и бесстрашное произведение, так много говорящее об этой своеобразной корпорации. Произведение, талантливо написанное и уничтожающе взрывное. Отдельные образы и сценки до сих пор у меня в сознании. И тем не менее авторская -- А. Ливри! -- характеристика уже не отдельных литературных персонажей, а, так сказать, прототипов была так уничтожающа, что я тут же, прочитав письмо, послал Анатолию запрос:
"В Вашем письме в кавычках и курсивом есть довольно большой фрагмент, связанный с нашими ретивцами. Мне это все очень нравится, но у меня вопрос. Это слитный документальный текст или сведенный из разных источников? При всех условиях все это, по сути, справедливо. Отечественная литература сбилась в стаи".
К моему удивлению, все это оказалось цельным текстом. Перепечатанным, наверное, из неведомого мне источника. Ответ от Анатолия последовал почти мгновенно
"Дорогой Сергей. Cейчас в Cенате. Выступаю по Мали, поэтому отвечу кратко (сенаторский компьютер..).
Oтвечаю по пунктам: 1) Конечно, используйте мое письмо. 2) Отрывок, о котором Вы спрашиваете, -- слитный текст. A в скобках -- мое мнение o Прохоровой -- денежном мешке НЛО. 3) Пришлите, пожалуйста, Ваш почтовый адрес для отправки Вам романа. Вернусь в Ниццу -- вздохну посвободнейВаш Анатолий".
Дальше в своем письме Анатолий повествует о несчастной судьбе своих превосходных текстов. Возможно, он преувеличивает и число недоброжелателей, и мотивы, по которым его тексты не подошли издательствам, времена меняются, племя желающих печататься растет, количество читателей сокращается. Я все-таки вставляю в Дневник еще один фрагмент письма А. Ливри, и только потому, что связан он с нашим выпускником, на защиту диссертации которого я ездил в МГУ.
"Сам я давно погрузился в следующий роман. Правда вот, где публиковать его, понятия не имею: с "Культурной революцией" мы рассорилились, "не выдерживают" <меня> -- как говорили два персонажа СКВЕРНОГО АНЕКДОТА. Главный гуру и владелец сего московского издательства -- сынок известного Вам Александра Эбаноидзе -- столь усердно отдался редакторской правке АПОСТАТА, что попытался "усовершенствовать" -- измываясь над ними! -- цитаты Пушкина, Достоевского, Гоголя, -- не распознав их. Чего я, естественно, не стерпел. Ну и, как следствие, -- реакция ущемленной редакторской гордыни... (доказывая, что чтение Ницше его ничему не научило). Раньше то же случилось с Марией Адамович -- умора! -- редакторшей "Нового журнала", давшего мне Алдановскую премию. Эта американка также исчеркала Толстого с Пушкиным, а потом надула губки, обнаружив, с моей подсказки, что "улучшила" ДУБРОВСКОГО с ВОЙНОЙ И МИРОМ, -- с тех пор нью-йоркский журнальчик не желает знать своего лауреата.
Вся наша жизнь, в общем-то -- неравный бой с безграмотными пошляками за спасение Пушкина"
Такова уж наша литературная жизнь. Я полагаю, не только у левых, но и у правых. Но над схваткой ли я сам?
Свободное копирование
