3 мая, четверг. Вчера вечером опять читал обширную рукопись Алексея Антонова, смотрел по "Культуре" первую часть "Людвига" Висконти, а утром к одиннадцати все-таки рукопись дочитал. Самое слабое здесь сочинение о театре. Леша -- мастер постмодернистского письма с его бесконечными отсылками к другим текстам, плетет свою веревочку он виртуозно и может делать это бесконечно. И вот тогда наступает некий дефицит мысли. Я понимаю, что в этих кручениях он показывает время, но этих подробностей, вынутых как в музее на витрину, не хватает. Утром дочитывал очень славный последний раздел рукописи -- "Введение в москвоведение". По моему соображению, собранным сборником Леша хочет сразу закрыть брешь его молчавших в литературе двадцати лет и сразу стать знаменитым писателем. Так это не делается, так все происходит только в "Мартине Идене". Боюсь, что следующим этапом мне придется писать предисловие.
Вчера вечером мне позвонил Сережа Арутюнов и порадовал меня. Оказывается, мое интервью, которое брала Женя Коробкова для "Вечерней Москвы", расползлось по Интернету чуть ли не в 120 сайтах. Для меня это урок: все надо делать весело. Придется также вставлять в дневник это интервью. Попробую снять копию, пока это у меня не получилось, буду просить нашу Ксению.
"Если хочешь, чтобы тебя заметили, перво-наперво нужно "засветится" в летописи Сергея Есина.
Так говорят в литературных кругах.
Поставив перед собой задачу отразиться в дневниках, корреспондент "Вечерней Москвы" отправилась в гости к писателю, прихватив с собой банку "Кильки в томате". Любимые консервы прошлой эпохи.
Есин встречал гостей у дверей своей трехкомнатной квартиры и, проводив на кухню, поинтересовался, не хочу ли я суп из зеленого горошка, приготовленный вчера вечером.
-- А я готовлю по книге "О вкусной и здоровой пище", -- сказал Есин и вытащил откуда-то большой зеленый фолиант.
Корреспондент "Вечёрки" выдохнула. Кажется, разговор завязался.
-- И о чем вы хотели со мной поговорить?
-- О дневниках! Почему вы пишете дневники, а не блоги? Вы могли бы стать самым популярным "жежистом".
-- Я отчасти брезгую блогом. Помню, в прежние времена, когда только телевизоры появились, считалось, что "ящик" убьет кино, театр исчезнет и тому подобное. Но это предсказание не сбылось. Уверен, что и сейчас книжка удержится. Все остальное исчезнет, а книжка -- останется.
-- А вам не надоело тридцать лет писать дневники? Скучно же это.
-- Бросить сложно. Я понимаю, что такого дневника, как у меня, пожалуй, не было. Это как проект "Намедни", но в литературе. Да и терпения у меня побольше. Ни один исследователь потом без моих дневников не обойдется. Любая запись всплывет. Многие, о ком я написал, -- в первую очередь мои студенты -- станут европейски известными. Все и закрутится густым сиропом истории.
-- Выходит, вы дневнику первостепенное значение уделяете? Я-то думала, что это побочный продукт между крупными вещами.
-- У меня есть ощущение моего долга. Кажется, что я живу до тех пор, пока этот урок не выполню. И вести дневник, особенно публичный, -- долг, причем очень тяжелый. Два часа из жизни каждый день выбрасывать. Только кажется, что записывай все честно -- и будет дневник. А так не получится. Потому что нужна еще искренность. Особая искренность, которая возникает вместе с крупной задачей. Нет задачи -- нет искренности. Поэтому нужно постоянно фильтровать и выстраивать, искать прием. Я не могу выстраивать "вчера" так же, как "сегодня"...
-- То есть вы сейчас говорите о том, что ваши дневники -- это неправда?
-- Ну почему же неправда. . . Я отчетливо понимаю, что бываю несправедлив по отношению к действительности и некоторым людям. Но ведь и я, в том числе, эту действительность формирую. Дневник-то публичный. А это как раз проверка и на точность, и на искренность. Но иногда я почти сознательно изменяю реальность, потому что я еще и драматург.
-- А Бог что, по-вашему, не драматург?
-- И Бог драматург. И я драматург. Но мы по-разному записываем.
(При упоминании Бога мне почему-то вспомнился Михалков, и я спросила Есина, почему он так похож на Михалкова. -- Е. К. )
-- Так получилось. В молодости я был ужасно похож на Табакова, а теперь -- на Михалкова. У нас усы.
-- Хорошо питались?
-- Ну нет, мне просто врач сказал, что надо похудеть, и я похудел. Думаете, мне доставляет большое удовольствие в мои-то 76 лет ходить в фитнес-центр два раза в неделю?
-- Думаю, да, большое удовольствие. Вы блистаете на фоне коллег, которые выглядят не столь прекрасно.
-- Нет, нет, мои коллеги добрые, хорошие и блистают умом.
-- Ой, а как же писательский обычай -- в круг сойдясь, оплевывать друг друга?
-- Это не моя привычка. Никогда я никого не опускаю! Я стараюсь поднять и понять! На семинарах в институте на бедную жертву -- студента, которого мы обсуждаем, -- набрасываются все, а моя главная задача как педагога -- отбить несчастного у кровожадной стаи. Вот я думаю о дипломной работе, которую завтра будем разбирать на семинаре. Девочка диплом написала, а все будут говорить, что это ужасно, отвратительно и все прочее.
А я отыщу, за что похвалить.
-- А зачем же вы тогда в дневниках на всю страну цитируете, что вы думаете о тех или иных работах абитуриентов? У одного рассказ сойдет, у другого -- черт-те что, у третьего -- туши свет.
-- А что делать? Людей, которые два слова не могут связать, надо уберечь от литературы. Чтобы не испортили жизнь себе и другим. Вот, кстати, почему вы работаете с диктофоном? Вы меня этим настораживаете. Все крупнейшие журналисты мира работают без диктофона. И без блокнота.
-- Я плохой журналист.
-- Вы, плохой журналист, бутерброд ешьте, ешьте.
-- Да я уже и так два съела.
-- Ну а что вам мешает съесть третий? Я же никому ничего не скажу.
-- Да уж. Знаю я вас. Не скажете -- так напишете в дневниках. Типа пришли из "Вечёрки", съели три бутерброда. От этого я стану европейски известной, и все закрутится густым сиропом истории. А мне будет стыдно.
-- Может, и напишу. . .
(В этот момент я возликовала в душе и подумала, что нужно закрепить успех. Килькой в томате, которая лежит у меня в сумке. Кажется, ее время настало. -- Е. К. )
-- Сергей Николаевич! Я хочу подарить вам эту банку кильки в томате, чтобы вы написали рассказ "Килька в томате".
(Дедушка Лев Толстой учил нас делать пропуски. Следуя его учению, здесь я вынуждена сделать пропуск. Потому что Сергей Николаевич, кажется, сильно удивился. И, кажется, обещал написать рассказ про кильку. ("Вечёрка" будет следить за продолжением). А я (постучу по дереву) своего добилась. -- Е. К. )
-- До свидания, Сергей Николаевич. Мне кажется, вы классный.
Есин улыбнулся. И скромно ответил:
-- Просто я хорошо знаю правила игры, в которую вы со мной играли.
ДОСЬЕ
Сергей Есин не только самый известный ректор легендарного Лита, но также классик литературы (читайте роман "Имитатор") и мастер семинара прозы вышеупомянутого Литературного института им. Горького. Он вроде Нестора-летописца.
Начиная с 1984 года Есин регулярно ведет, и не менее регулярно издает, собственные дневники. За почти тридцатилетнюю историю существования издание снискало все литературные награды мира и стало одной из самых авторитетных летописей нашего времени".
В три начались защиты. Мы договорились, что на этот раз я просто посижу, а председательствовать будет Андрей Василевский. Он все-таки поэт, его вкусу и принципиальности в учебном процессе я доверяю. К сожалению, у него, как у А. М. Туркова, нет домашних заготовок, но человек Василевский быстрый, что-то схватывает налету, во время защиты. Защита шла долго, четыре работы -- три часа, шли студенты Инны Ивановны. Могло бы опять обойтись без "отлично", но я практически у Василевского отбил Ирину Макарову, уже не самую молодую женщину, по специальности врача с довольно плотными стихами. И. И. Ростовцева, которая все-таки недовольна скромными результатами у своих студентов и моей критикой в ее адрес, не преминула в своем вступительном слове добавить, что Макарова стоит во главе своего медицинского центра. Второе образование, кажется, что литература может даться играючи, а на нее надо потратить жизнь. Строчки, конечно, были, но очень редко прорезывались среди них полные стихи. Но это вообще болезнь наших студентов. Кстати, умница Василевский, объявляя результаты, заметил руководителю медицинского центра, что у нее завышенная самооценка. Все остальное формально было чуть похуже. Сергей Гоникбер из Ленинграда -- три, "посредственно". Мне кажется, что с ним просто плохо работали, не привили культуру из одной строчки, из наклевушка мысли вытягивать стихотворение. Ксения Милюкова -- четыре, "хорошо". Наряду со средними стихами, у Ксении несколько талантливых критических работ. Хусутдинов Альфред -- тоже четыре, "хорошо". Очень средние стихи, но очень неплохие чеченские рассказы. Наверное, один из рассказов я возьму в книгу прозы заочников.
Леша Козлов сделал словник; до поздней ночи я дома что-то сводил по его замечаниям.
Свободное копирование
