20 февраля, понедельник. В совершенном унынии от дня за столом и компьютером после шести пошел в фитнес-центр. Это всегда поднимает настроение. Молодые люди сражаются за пляжную красоту и уверенность мышц, девушки за стройность, пожилая негритянка, спускающая пятый пот на беговой дорожке, борется со своим весом, старые люди за возможность умереть внезапно и без болезней. Полтора часа в спортивном зале почти привели меня в порядок. Остывая после душа и раздевалки, сел в холл, почитываю своего вечного Холмса, как тут на телефон пришло сообщение от Миши Тяжева: "С. Н., в "Новой газете" напечатана рецензия на ваши Дневники". Я перезвонил Мише. Он работает, вернее, подрабатывает вечерами в театре -- сидит в гардеробе и иногда в массовках выходит на сцену. Миша говорить не мог. Тут же позвонил С.П., постоянный читатель газеты. Газета у него была, его дом рядом с фитнесом, я зашел. Ждал я всего чего угодно, но уж не добра...
Ничего подобного в жизни я о себе, пожалуй, и не читал. Можно только мечтать о такой рецензии, о такой точности и таком проникновении в материал, о такой филологической добросовестности. Недаром недавно я обратил внимание на то, как Захар Прилепин отбирает и с каким блеском рецензирует книги в "Новом мире". Он и стал автором этой рецензии на Дневники. И вот опять по поводу совсем недавно написанного -- о нашей литинститутской системе -- во время встречи с губернатором Костромы я увидел Ваню Волкова, о стихах которого писал Захар. Ваня, изумительный поэт, ведь тоже не окончил Лита.
Но еще до того, как я пришел к С.П., потому что терпеть до завтра было невозможно, позвонил Женя Сидоров. Рецензию он уже прочел. Женя, аналитик, человек не только тертый в литературе, но и чрезвычайно опытный: "Это чрезвычайно для тебя важно, это взгляд писателя другого поколения. Притом, писателя популярного и востребованного молодыми".
Выписываю не самое комплиментарное, а наиболее полезное и новое для меня. В конце цитаты будет суждение о Сети. Как точно!
"Согласен я или не согласен с точкой зрения Есина (а я, как правило, согласен), безусловно одно: эти дневники станут одним из наиважнейших свидетельств о наших днях. Притом что никаких сенсаций и сплетен о тайных интригах тут нет вовсе.
Я сам читаю уже, наверное, том восьмой или девятый, наверняка знаю, что ничего оглушительно нового не узнаю, когда прочту очередную есинскую "летопись" за год, -- и тем не менее меня не оторвать от этого чтения.
Но почему?
Я вот сказал "ничего нового не узнаю" -- но, с другой стороны, что мы такого нового узнаём, когда судорожно листаем бесконечные перекрестные ссылки Сети? Что от этих знаний остается спустя неделю, день?"
То, что я знал о себе сам и что давно принял за установку, прочитав нечто подобное в дневниках Гиппиус. Пишите малое, повседневное -- большое запишут и без вас.
"Есин подходит к временам с какой-то другой стороны. Явно неглупый человек поставил себе задачу не мыслить глобально -- и такой подход вдруг открыл что-то до сих пор не сформулированное никем.
"Я пишу не дневник, а летопись обывателя", -- признаётся Есин.
Тут нет никакого кокетства -- несмотря на то что слова эти произносит автор многих романов (как минимум один из которых, "Имитатор", имеет статус культового), лауреат премий, председатель жюри кинофестивалей, до недавнего времени ректор Литинститута, и прочая, и прочая.
Что такое, в конце концов, дневники Пришвина или Чуковского -- которые вдруг осветили самую важную и страшную часть XX века совсем иначе, чем до этого литература и публицистика? Это именно свидетельства не столько участников событий, сколько наблюдателей, которые, как им самим казалось, находились на кромке истории.
Но выясняется, что с этой кромки многое видно куда лучше. В деталях скрывается не только дьявол, но и дух".
А теперь мне надо объяснить, почему я занимаюсь таким циґтиґрованием, которое очень похоже на самовосхваление. Я не принадлежу к какой-нибудь мафии, к кружку литературных единомышленников, которые, расталкивая всех, продвигают только своих. Я не стараюсь и не умею занять себя в политике, чтобы, подобно Акунину, Быкову или Улицкой, получить то "паблисити", которое создает видимость славы и так помогает в книжной продаже. У меня нет ни детей, ни близких, которые со временем будут шевелить мои рукописи и пытаться отыскать справедливость. Я обо всем должен позаботиться здесь и сейчас.
"Есин нашел (придумал? создал?) очень сложный интонационный рисунок для своих дневников.
Привычных дневниковых примет в виде бесконечного сведения счетов с друзьями и недругами (с друзьями -- чаще), откровенной злобы и неустанной мстительности (привет и поклон Нагибину, хотя не только ему), самотерзания и тайного самолюбования -- всего этого у Есина вроде бы и нет.
Вроде бы... Потому что ирония, сарказм, раздражительность -- всё это присутствует, но будто бы на пятой горизонтали. Тяжкое, неприятное, горькое -- всё это, как лекарство, почти без остатка растворяется в тихой интонации.
Есин откровенен, но не навязывает читателю свои откровения. На какие-то потайные вещи он время от времени намекает -- и этого внимательному читателю оказывается достаточно. Хорошая, умная недоговорённость -- главная отличительная есинская черта.
Притом что вовсе нет ощущения, что автор "Дневников" боится кого-то обидеть.
Он не сводит счеты, но и не строит ни с кем отношений. Какие еще отношения! Такая длинная жизнь за плечами, поздно уже начинать, надо было минимум на полвека раньше...
"Сейчас мы уже завидуем не славе и удачливости, а тому, где кого похоронят", -- походя, роняет Есин.
В "Дневниках" Есин не беседует с потомками: мы видим тут полное отсутствие пафоса. Нет ссылок на свою прошлую правоту -- и вообще лобовой, чванливой уверенности в собственной правоте. Нет смакования своих былых и недооценённых (или оценённых) заслуг. Ненавязчивая афористичность, словесная жестикуляция еле заметная -- и оттого еще более точная".
По большому счету это описание моего рефлектирующего, довольно слабого характера. В смысле стиля, как сложится. Я своим ученикам все время говорю, что без собственного стиля и собственного "литературоведения", т. е. понимания, что такое литература, писателя нет. Я ведь по-другому и писать не могу, а как бы иногда хотел писать хотя бы как мои ученики. Но на стиль надо еще "намотать" и собственные неудачи, и страдания, и зависть, и желание все это перетерпеть.
Ну, примеры, которые Захар Прилепин приводит, я опускаю. В конце концов, даже из средне написанной книги набрать что-то всегда можно. Делает это Прилепин с мастерством опытного журналиста, хотя за этим стоит вкус и неизменная черта крупного писателя, сострадание к чужой боли. Я привожу, чтобы не красоваться, только важные для меня выводы. Надеюсь, что аспиранты, так полюбившие мои дневники, будут теперь цитировать.
"Восхитительно ровная, стоическая, мудрая интонация.
На самом деле, сложнейшая гамма чувств, бешеный рисунок кардиограммы и огромная человеческая страсть заключены в этом ровном, с тихой полуулыбкой голосе.
Такой голос настраивается целой жизнью".
Эта не вполне радостная для старого человека мысль вполне совпадает с моим собственным литературоведением -- стиль шлифуют и создают годы.
Свободное копирование
