13 февраля, понедельник. С утра выбирал цитаты из книги, которую уже читаю несколько дней. Это огромный том документов и публикаций, посвященный истории возникновения и ситуациям вокруг Сталинских премий. Выписывая цитаты, я обратил внимание, что книжка стоит 1000 рублей, но стояла бы мертвым грузом, если бы случайно не попала мне на глаза. В этом и еще одно преимущество традиционных библиотек перед разными электронными приборами. Уже глаз на полках рифмует смыслы. Естественно, кое-что интересное и поучительное для себя и времени нашел. Например, злорадство соратников по искусству, когда начались первые неприятности в Камерном театре, которым руководил Таиров. Театр поставил пьесу Демьяна Бедного "Богатыри", в которой издевательски освещено Крещение Руси.
Ценин, заслуженный артист Камерного театра: "До тех пор, пока не кончится монархия в нашем театре, до тех пор, пока единолично все вопросы будет решать Таиров, не считающийся с ведущими работниками театра, до тех пор театр будут преследовать политические провалы".
Станиславский, народный артист СССР: "Большевики гениальны. Все, что делает Камерный театр, -- не искусство. Это формализм. Это деляческий театр, это театр Коонен".
Леонидов, народный артист СССР: "Когда я прочел постановление комитета, я лег в постель и задрал ноги. Я не мог прийти в себя от восторга: как здорово стукнули Литовского, Таирова, Демьяна Бедного. Это страшней, чем 2-й МХАТ".
Яншин, заслуженный артист МХАТа: "Пьеса очень плохая. Я очень доволен постановлением. Нельзя негодными средствами держаться так долго. Сейчас полностью выявляется вся негодность системы Таирова. Чем скорее закроют театр, тем лучше. Если закрыли 2-й МХАТ, то этот нужно подавно".
Хмелев, заслуженный артист МХАТа: "Совершенно правильное решение. Руководство видит, где настоящее искусство, а где профанация его. Надо ждать за этим решением ликвидации Камерного театра. Этому театру делать больше нечего".
Кедров, заслуженный артист МХАТа: "Если закроют Камерный театр, одним плохим театром меньше будет".
Станицын, заслуженный артист МХАТа: "Это театр, в котором плохо играют, плохо поют, плохо танцуют. Его нужно закрыть".
Самосуд, художественный руководитель Большого театра: "Постановление абсолютно правильное. Камерный театр -- не театр. Таиров -- очковтиратель. Идея постановки "Богатырей" порочна. Демьян Бедный предлагал мне эту пьесу еще в Михайловский театр, но я от нее отказался".
Мейерхольд, народный артист республики: "Наконец-то стукнули Таирова так, как он этого заслуживал. Я веду список запрещенных пьес у Таирова, в этом списке "Богатыри" будут жемчужиной. И Демьяну так и надо. Но самое главное в том, что во всем виноват комитет и персонально Боярский. Он меня травит".
Фамилии говорят и за себя, и за тексты.
В этой же книжке есть замечательный эпизод, связанный со Сталиным, о котором так много последнее время пишут и в основном с эпитетом "кровавый". Этот эпизод можно назвать так: "Как возникла Сталинская премия".
"В тридцатые годы чем дальше, тем больше культ Сталина разрастался до невероятных размеров. Любое слово вождя, где бы оно ни было произнесено, немедленно подлежало публикации. И каждый раз -- будь то его выступление на съезде, статья в газете или изданные миллионными тиражами книги, в приемную Сталина привозились аккуратно запечатанные пачки новеньких банкнот -- очередной гонорар.
Все деньги, которые поступали на имя Сталина, Поскребышев складывал в огромный металлический шкаф, который стоял в приемной. Однажды, это было в начале 1939 года, после того, как из издательства в очередной раз привезли новую порцию денег, Поскребышев стал укладывать их в шкаф и уронил несколько пачек на пол. Он опустился на колени, принялся их подбирать, и в это время в комнатку вошел Сталин. Он молча посмотрел на пачки денег в банковской упаковке, лежащие на полу, на испуганное лицо Поскребышева и буркнул:
-- Зайди!"
Дальше, после того как Поскребышев объяснил, что это за деньги, Сталин созвал членов Политбюро для традиционной разборки:
"-- Как позволяет вам ваша партийная совесть получать деньги за то, что вы говорите или пишете от имени партии? У нас есть талантливые писатели, ученые, но мы им не платим столько, сколько платят вам. Поэтому предлагаю все, что вы получили за партийные публикации, немедленно вернуть в бюджет. И начнем с меня. Видите, -- в приемной уже сидят люди и принимают деньги. И сегодня же оформим постановление, запрещающее издательствам выплачивать гонорары за выступление или печатные публикации членам и кандидатам в члены Политбюро, членам ЦК, а также наркомам и замнаркомам".
Любопытно, можно ли кого-либо из наших министров или просто больших начальников оттащить от денег? Для завершения сюжета сообщу: именно во время этой сталинской разборки кто-то из соратников предложил: а почему бы этими деньгами не начать финансировать некую премию... Дальше какой-то счастливец выдавил из себя слово: Сталинская.
Продолжение этого сюжета -- следует. Книга недочитана.
Днем приходила девушка-корреспондент из "Вечерней Москвы". Довольно быстро выяснилось, что она заочница из нашего института -- Женя Коробкова. Договорились об интервью мы чуть ли не две недели назад, когда я был в ЦДЛ на утреннике в честь Высоцкого. Мороз сегодня стоял для Москвы непривычный -- чуть ли не тридцать градусов. Сразу потащил Женю на кухню греть и пить чай. Моя студентка, начитавшись моих дневников, где я довольґно мноґго пишу о собственной кулинарии, пришла со щедрыми дарами, я даґже застеснялся. Здесь был кусок сыра, какое-то печенье, которое я до сих пор не раскрыл, и банка жареной таллиннской кильки в томате. В качестве интеллектуального презента Женя вручила еще и пять номеров "Тонкого журнала", который, кажется, она и выпускает. У нее надежда на то, что у меня бывает много пишущего народа, так надо журнал раздавать. Я в свою очередь вытащил коробку конфет и собственного изготовления яблочный джем. Кто кого?
Прихлебывая чай, начали разговаривать. Женя вынимает крошечный диктофон, я говорю, что журналисты экстра-класса обычно работают без диктофона. Рассуждаем об институте, об искусстве, я начинаю что-то рассказывать из своей практики. А до этого договорились, что газетный материал будет как бы из двух параллельных записей: моей и Жени. У Жени, кажется, есть хвосты за пятый курс, во мне заговорил преподаватель, и я объясняю, что не следует тянуть, а надо переходить к дипломной работе. Незаконченный институт не даст возможности по-настоящему заняться работой. Говорим о карьере, о том что в начале жизни закладывается фундамент всему, что сделано будет потом. Но, как обычно, я не очень помню, что я говорю в свободном полете. Все у Жени в ее диктофоне, потом увидим, что я наговорил.
Прощаясь, я пытаюсь всучить Жене какой-нибудь бутерброд, приедете в редакцию, попьете чая. Думаю, хорошо, что я вчера купил какого-то копченого мяса, хлеб есть. Но у Жени другой план: она соглашается на банку моего собственного -- яблоки тоже свои -- джема. "Буду поить дам в редакции чаем, приговаривая, что это собственный есинский джем".
У меня в плане сегодня еще два дела: сходить в финтнес-центр возле Черемушкинского рынка и подготовиться к семинару, который состоится завтра. Довольно долго читаю во второй раз дипломную работу студентки и готовлю выдержки и цитаты, необходимые завтра для небольшой вступительной лекции. Студентов ведь надо учить не только литературе, но и как наблюдать и совершенствовать жизнь. Отбираю с десяток цитат из разных книг, вокруг которых буду уже строить свои учебные сюжеты. Мне очень нравится одна история, которую рассказал в своей "Автобиографии" знаменитый театральный режиссер Дзеффирелли. Это о том, как два знаменитых американца -- министр юстиции Роберт Кеннеди и актер Ричард Бартон поспорили, кто из них лучше знает Шекспира. Цитату я назвал -- "Лицо политика".
"И тут между Ричардом и Бобом возник спор, кто лучше знает Шекспира. Ричард, как настоящий ас, разумеется, счел этот вызов оскорблением, но у него оказался достойный противник. Оба знали наизусть сонеты Шекспира. Что их знает Ричард, я вполне мог предположить, но никак не думал, что Роберт Кеннеди, человек, с головой погруженный в политику, продемонстрирует такое прекрасное знание английской поэзии. В конце концов Ричард проиграл. Последним заданием было прочитать наоборот, с последней строки до начала, знаменитый сонет. Роберт проделал это с легкостью, как самую обычную вещь на свете, Ричард ошибся и сдался".
Ну, а теперь надо идти в спортзал. Очень не хочется. Но студенты не любят неподтянутых и дохлых людей.
Свободное копирование
