4 февраля, четверг. Снились Валя и мама, была какая-то сцена возвращения, когда обе они слились в одно, и мне было тепло и сладко. Эти сны закономерны, потом весь день вчера на пляже писал какие-то воспоминания. Теперь я уже в работе и, значит, все последующее время буду в ауре присутствия в моей жизни этих двух любимых мною женщин.
О купании сегодня и речи быть не может -- и холодно, и ветрено. Но отступать некуда, на пляже, отгородившись от порывов специальными ширмами и тюфяками, все утро читаю. Сначала я добил один из номеров, последний, "НС" с отрывком о Николае Клюеве. А потом принялся читать почти детективный роман Воронцова. В повествовании С. Куняева без конца развиваются отношения с Блоком, переписка. За этим стоят, конечно, и религиозные искания всей интеллигенции. Здесь все больше и больше начинаешь понимать и необходимость появления "Вех" и обязательности отпора. Среди вороха подробностей и цитат, которые никогда не запомнишь, иногда возникает кое-что и стоящее. По своему обыкновению, выписываю.
Вот Блок об интеллигенции: "...между "интеллигенцией" и "народом" есть "недоступная черта". Для нас, вероятно, самое ценное в них враждебно, то же -- для них. Это -- та же пропасть, что между культурой и природой, что ли. Чем ближе человек (Менделеев, Горький, Толстой), тем яростнее он ненавидит интеллигенцию" (N 5, 2009, стр. 108). Отсюда два шага до знаменитого ленинского определения. Все это мне по опыту и размышлениям близко. Второе соображение на тему это уже рацеи самого Клюева о культуре. В ней тоже много справедливого.
"Письмо Ваше я получил, и оно мне дорого -- потому справедливо. В одном фальшь, что Вы говорите, что я имею что-то против Вас за тяготение Ваше к культуре. Я не знаю точного значения этого слова, но чувствую, что им называется все усовершенствованное, все покоряющее стихию человеку. Я не против всего этого усовершенствования от электричества до перечницы-машинки, но являюсь врагом усовершенствованных пулеметов и американских ошейников и т.п.: всего, что отнимает от человека все человеческое". (Там же, стр. 113)
Не могу не выписать также и кое-что о Льве Толстом, в частности, по поводу его "крестьянского" "еженедельника" -- мысли на каждый день. Этот толстовский проект мне очень нравился в юности. Высказывается епископ Михаил в журнале "Новая земля" (стр. 117): "И пусть мне простит уважаемый Лев Николаевич -- его попытки разорвать Евангелие на извлечения и склеить из них "руководство к христианству" были своего рода кощунством. Обесценивалось великое откровение, которое не может быть оторвано от Христова лика и дано гораздо более в евангельских фактах, чем в евангельских словах".
В романе Андрея Воронцова "Необъяснимые правила смерти..." меня не удивили ни ловко раскрученные детективные ходы, ни, как сейчас часто случается, документальная основа, на фоне которой происходят события. Есть на страницах и Александр Мишарин из журнала "Новая Россия", сменившего "Советский Союз", где работал Апенченко, есть и Александр Проханов, начавший свой знаменитый "День" и сейчас часто выступающий по "Эхо Москвы". Мишарина оставим в покое, его уже нет, а вот относительно Проханова в романе находим интересные суждения. Заслуга Воронцова в том, что он хорошо помнит время, поэтому всплывает масса подробностей, мною полузабытых. Это чудесное свойство литературы, когда в ней обнаруживаешь что-то свое, находишь собственные предчувствия. "В то время как осведомленные аналитики "Дня", часто анонимные, уверяли читателей, что Ельцин -- это больной, недееспособный, спившийся человек с хулиганскими замашками вместо политической воли, другие авторы твердили, что в воинских частях и на крупных предприятиях работает против "оккупантов" могучий Фронт Национального Спасения. Еще немного -- и у армии и народа должно лопнуть терпение, и они сомкнутыми стотысячными колоннами двинутся на Москву". Собственно, это лишь посылка рассуждений Воронцова, вернее его героя. Опускаю здесь всю эпопею Белого дома, штурм, многочисленные жертвы и еще одну из этих жертв, подробно описанную, как эпизод, в романе. Ни армия не пришла, ни рабочее движение не колыхнулось. И здесь идет сначала вывод, а потом уже и более широкое рассуждение. "Я с ужасом понял, что передо мной одна из жертв шапкозакидательских статей "Дня"". А вот теперь и еще бытовое рассуждение. "У пропаганды, конечно, свои законы, но ведь не погиб ни один из витий Фронта Национального Спасения, рвавших на груди рубаху за народ. Все они живы, многие процветают -- гладкие, хорошо одетые, на новеньких иномарках ездят, дачи построили, стали лояльными власти депутатами, сенаторами, губернаторами..."
Свободное копирование
