23 октября, пятница. Европейский суд не удовлетворил жалобу военного корреспондента Панасюка, обвиненного нашими властями в разглашении секретных сведений. Все это длится несколько лет, многое забылось, но наши правозащитники по этому поводу много клокотали. Теперь по радио -- а слушаю я пока только "Эхо Москвы" -- этим самым Европейским судом очень недовольны. И, как всегда, ищут особые причины. Все это я услышал, когда в конце дня приехал домой и включил радио. Но все по порядку.
Как и обещал, сегодня отвез Андрея с Леной и их сынишкой Митей в аэропорт Домодедово. Для этого пришлось встать в семь утра и ехать сначала к ним на Цветной бульвар, а уж потом в Домодедово. Пока ехали, о многом поговорили. Например, о процедуре усыновления мальчика. Когда я поразился тому, как быстро они смогли получить хорошего и здорового ребенка, они мне рассказали, что препятствия им чинили в детском доме. Там персоналу выгодно, чтобы ребенка усыновляли люди из-за границы. Это можно сделать только в тех случаях, когда разные усыновители три раза отказываются от ребенка. Наши добрые тети идут на все: и ребенок, дескать, не славянской внешности, и даже несуществующую болезнь могут ему приписать. Ни Лену, ни Андрея "неславянская внешность" этого милого и ласкового пацана не смутила.
Когда заговорили о Журнале, то Андрей среди прочего рассказал о том, что когда кремировали Маяковского, то среди элиты вроде бы распространяли билеты, чтобы посмотреть в крематории в специальный глазок во время кремации. Среди любителей было много и властителей дум. В связи с этим я подумал, что надо хорошенько обследовать Журнал на этот предмет и дополнить "Твербуль". Зачем же прекращать работу над романом?
К своему удивлению, управился к 11-ти и тут решил, что надо еще успеть в институт на совещание по дележке гранта, которое назначено на час дня. Измучился и проплутал изрядно, но вовремя успел. В Москве, естественно, пробки, все время идет дождь, но немножко потеплело. На совещании ректора не было, его и отсутствующего Минералова представлял Миша. Среди прочего в разговорах, при выработке принципов "дележки", вскрылось удивительное неравенство в нагрузке. Скажем, на кафедре у Смирнова, когда Федякин и Болычев вырабатывают по 800 с лишним часов, а на кафедре у ректора Джимбинов -- чуть более 400-х. Вообще поговорили хорошо.
Дома был уже в четыре часа и сразу сел за дневник и другую работу. Посмотрим еще, какой улов нам предоставит сегодня телевидение.
Вечером с уроков заходил Илья Кириллов. Занимался где-то на Юго-Западе, позвонил. Илья по-прежнему мыкается без жилья и устройства в Москве. Рассказывал, как летом жил в Переделкино у кого-то из писателей (я, естественно, знаю у кого). Читал недавно очень неплохую рецензию Ильи в "ЛГ" на новую книжку И. Золотусского. Как всегда, талантливо и аналитично. Поговорили о писателях в разных их житейских и творческих ипостасях. И вообще с Ильей интересно, потому что это всегда разговоры о жизни и литературе.
Он хотел взять большой том "Дрофы", но не взял, я тоже этого хотел, потому что уж кто-кто, а Илья может растолковать мой "Твербуль". Но, прочитав книгу, куда ее денет? Его книги лежат в Москве по разным адресам. Рассказывал о том, как вместе с сестрой строил в деревне свой дом. Вот тебе и деревенский мальчик! Живет теперь на уроки немецкого языка, которые дает по объявлениям. Замечательная фраза: "Дети, которых родители запихали по элитным школам, где и английский, и немецкий, и латынь, мучаются из-за амбиций своих родителей, к этому не готовы, не успевают". "Родительские амбиции" -- слова хорошие. Сейчас понимает, что в Германию, когда я его послал, я дал ему в руки кусок хлеба. Что же у нас за страна, где талантливые люди не могут прокормить себя!
Свободное копирование
