17 января, среда. Вышла "Литературка" с моей статьей о Григоровиче. По сравнению с оригиналом в "Литгазете" есть небольшие сокращения, коснувшиеся цитаты из Пастернака, которая мне дорога, и описания, как Гостелевидение смотрело "Щелкунчика". Днем разговаривал с Леней Колпаковым, он сообщил, что статью на летучке признали лучшей за неделю. И тут же позвонила Галя Кострова, которая - Галя женщина чувствительная - сказала, что плакала, когда эту статью читала. Ну, там, действительно, кое-что сказано и о нашей интеллигенции, и о так называемой нашей жизни. Вот тройка пассажей на эту тему:
Вспоминая навсегда ушедшее время нашей молодости - а тогда, повторяю, тоже кое-что случалось: первый полет человека в космос, первый в мире атомный ледокол, пуск величайшей гидроэлектростанции на сибирской реке, открытие лазерного излучения русскими учеными, - мы не сможем забыть, с каким вниманием ловили все, что характеризовало интеллектуальное и художественное движение в мире. Выставка картин Дрезденской галереи, "8 с половиной" Феллини на Московском кинофестивале, знаменитый концерт Марлен Дитрих в прежнем Доме кино на Воровского, приезд Ла Скала с Монсеррат Кабалле, маэстро Абадо, дирижирующий хором и оркестром в реквиеме Верди, бродившие по рукам машинописные листы с переводами "Улисса" Джойса... Это мы сейчас говорим, что многое в молодости не прочли, не увидели, не услышали, и поэтому это в нас не вызрело. Но все же, сколько бы нам ни говорили про железный занавес, еще неизвестно, где и на чьей кухне интенсивнее варилась интеллектуальная и художественная жизнь. Да, так сложилось и так стеклось в мировом общественном сознании, но, если по-честному и по существу, спектакли Георгия Товстоногова имели для мирового театра не меньшее значение, чем спектакли Жана Вилара. А если в мировую литературу не вошли в качестве фетишей Валентин Распутин, Василий Белов и Федор Абрамов, а лишь Иосиф Бродский, то это завистливая нерасчетливость нашей интеллигенции в стремлении выдвинуть на престижные места только кого-нибудь из "своих". Но счастливая особенность мирового художественного процесса заключается в том, что "свои" часто, как говорится, не проходили. Так громоздкий резной антикварный шкаф может не пройти в узкую дверь современной постройки. Это надо иметь ввиду, когда мы рассуждаем о замечательном русском балетмейстере Григоровиче, в том же самом значении, в каком говорим о другом русском гении, Мариусе Петипа.
Я готов опять к аналогиям, потому что искусство балета так элитарно, так для публики таинственно, так трудно поддается вербальному анализу, его каждый раз хочется сравнивать с чем-то знакомым, но каждый балетный спектакль Юрия Григоровича, становясь событием в культуре, мы ждали, предвкушая открытия, с не меньшем волнением, чем новую повесть Василя Быкова, Чингиза Айтматова или фильм Бондарчука или Шукшина. Ничего не поделаешь - здесь особая варка того, что мы называем национальной идеей...
Вот где надо писать роман о строительстве собственной судьбы, и не говорите мне здесь о партийном руководстве искусством. Если в шестнадцать или в семнадцать лет Григорович закончил хореографическое училище, то почему уже в двадцать лет вполне успешный молодой танцовщик приходит в детский танцевальный кружок и ставит с детишками и подростками свой первый балет "Аистенок" на простую и достаточно иллюстративную музыку Д.Клебанова? Но только не надо о приработке, мы все знаем, сколько он стоил во дворцах пионеров. Не танцевал ли молодой танцовщик больше в собственном сознании? И не являлась ли потребность осуществлять "видения" большей, чем собственная жизнь и мчащаяся экспрессом "Москва - Ленинград" молодость? И тогда еще вопрос: значит, пока сверстники в философских бдениях на кухнях талдычили, как пономари, о затхлой атмосфере в театре, о слепом следовании традициям, то есть самоутверждались, успокаивая себя, новые принципы балета вместе с другим неравнодушным, но деятельным человеком росли и развивались? Дерзновение неотделимо от высоких духовных устремлений.
И не успел я обо всем этом поговорить, как тут же позвонил Саша Колесников: завтра Юрий Николаевич ждет меня на своем юбилее. Я еще потщеславился, что вход с 10-го подъезда, с Пушкинской, "где будут входить федеральные министры по списку Григоровича". Некоторое удовлетворение доставит мне еще и то, что у всех на руках будет большой буклет, в котором моя статья на русском и на английском. В связи с приглашением, сходил в универмаг "Москва" и купил - на выбор - бабочку и галстук, походящий под мой синий костюм. Бабочку, наверное, не надену, все-таки юбилей не мой.
Прочел два диплома - Аэлиты Евко и Юры Глазова. Несмотря на все завихрения, диплом у Аэлиты вышел даже оригинальный и смелый, по крайней мере необычный. Неужели студенты в этом берут пример с меня? У Юры не получилось, даже то, что у него было, он как-то раскрошил и попытался сделать из всего какое-то общее сочинение. Его установка на еврейскую гениальность опять не прошла. Ощущение литературы не означает умения эту литературу делать.
Вечером по телефону разговаривал с Юнной Петровной Мориц. В институт к нам, она, наверное, не пойдет, но, разговаривая с ней, будто притрагиваешься к космическому, совершенно тебе не доступному. И никакой позы, никакого желания "выглядеть".
Пришло грустное известие: умер Виктор Липатов, редактор "Юности". Мне даже на похороны, наверное, не удастся попасть.
Алексею Френкелю предъявлено обвинение в убийстве Андрея Козлова. Уместить в уме трудно, как один культурный и понимающий, что такое человеческая жизнь, мужчина мог отнять ее у другого.
Свободное копирование
