Родился Афанасий в глухом краю, на стыке Тверской и Смоленской областей. На наш, современно-автомобильный, взгляд – и в не таком уж глухом. Однако, если вспомнить, что тогда расстояния, по большей части, преодолевали пехом, то двадцать километров – целый день пути. Если повезет, то подсядешь к кому-нибудь на телегу, а если нет – топай, топай и топай…
Ну, а появился он на свет в приснопамятный год, когда умер Ленин. Правда, в Москве ко гробу «вечноживого» стояла очередь, а в деревне на него «плевали с большой колокольни», типа той, что была в Прыгуновской церкви, которая еще стояла во всей красе, не будучи разрушеной красными варварами. В этой церкви его, и крестили, и нарекли Афанасием в честь Афанасия Афонского, поскольку родился он в начале июля. И как символично назвали! Ведь Афанасия раздавила рухнувшая им же построенная церковь. И нашего героя, в конце концов, раздавит своя собственная страна, которую он, подрастая, по мере своих возможностей, начинал строить.
Но это все будет позже, а пока он жил-поживал, да ума наживал. Добра-то тогда в деревне нажить было трудно. В школе учился, красный галстук носил, безбожником состоял, матери помогал, которая, работая с утра до ночи в колхозе, за домом смотреть совсем не могла. А дома и младшая Граня и младший Федя, и еще более младшая Маша – хлопот полный рот. Хорошо, что еще трое детей умерли, а то вообще, и с ног сбиться, и не прокормить.
А порядки в колхозе строгие – не выполнил норму – в лагеря, хотя чаще всего отправляли на принудительные работы в тот же колхоз, только отнимали четверть трудодней. И чем топить будешь дом зимою? Вот и стояли все окрестные леса хрустально чистые – ни сучка, ни задоринки, шишечки не оставалось. Жгли все, что могло гореть.
От отца получали они только деньги – он уехал в Москву, еще с продотрядами, сразу после Октябрьской Революции, да так и прижился там. И приезжал в родную деревню к семье как солдат на побывку – сделать еще одного ребенка и уехать обратно в свою далекую Москву, где мощеные улицы и все ходят в ботинках. Помощи по дому – никакой. Привезет подарки – платьица, платочки, погладит младшую Машу по головке, поцелует старшую Граню – и был таков. До следующего года!
Афоню он любил больше всех. Первенец все-таки! Сын! Мечтал сделать его своим помощником. Говорил – вырастешь – выправим паспорт – поедешь со мною учиться – в Москву! В Москву, в Москву – зычным эхом отдавалось это слово в голове Афанасия. А работа была знатная – отец-то как начал работу в продотрядах, так и продолжил ее по пищевой промышленности – на Микояновском мясокомбинате, который нам только построили (впоследствии расстрелянные) американцы и производившим, так называемую, «докторскую» колбасу, которую, на самом деле, тогда выдавали по рецептам лицам, требующим усиленного питания. Золотых гор не заработаешь, но главное – с голоду не помрешь. А в то страшное, предвоенное время, голодная смерть была обычным явлением в деревнях, обкраденных колхозами.
Вот Афоня и вырос, окончил школу, получил с помощью отца паспорт (сколько раз привозил председателю и бабе его московские подарки) и решил ехать к отцу.
Просунулся рано утром, взял заранее приготовленный матерью сидорок с нехитрой деревенской едой – ведь путь неблизкий – до железной дороги в Погорелом городище километров двадцать пять – считай весь день идти.
И пошел он, радуясь, и июньскому солнышку, и грядущей встрече с отцом, а главное – тому, что скоро он увидит Москву! Завтра! Завтра! Он будет в Москве, пройдет по ее улицам, увидит и Кремль, и Мавзолей, и Красную площадь, о которых он много слышал, и в школе, и от отца. Слышал, да не видел. Все это будет завтра, а пока – шел Афонька налегке через лес к Мякотину, затем по накатанной дороге к Погорелому Городищу. Шел, радовался и мечтал.
Но его мечтам не суждено было сбыться.
На вокзале его остановил патруль – не знал Афанасий, что когда он выходил из хаты, началась война. Не суждено было ему повидать Москвы, поворотил конвой его на запад, на фронт. Его – деревенского пацана, умеющего только что лопатой копать, да вилами сено ворошить, который в жизни никогда не то, что винтовки, а даже дробовика не видел (еще после Гражданки отобрали у всех крестьян охотничьи ружья), послали сражаться с хорошо обученной подготовленной германской армией.
А через полтора месяца в деревню пришла похоронка, что дескать погиб ваш Афанасий Сергеевич Можаров в бою (а точнее в бойне) под Ельней. Сталин требовал остановить врага – вот и остановил Афонька немецкую пулю. Ничего другого он не мог сделать, потому что не умел. Какой он воин – крестьянский парень – живой щит Родины и Сталина. Пулеуловитель.
Закончилась война, другие вернулись – кто с увечьями, а кто и без. Наполучали, и почестей, и наград, и квартир вне очереди, и должностей хороших, и продуктовые наборы к праздникам регулярно, и талоны на стиральные машинки, а увечные даже «Запорожцы» бесплатно.
А Афонька и его семья не получили ни х..!
Может, с точки зрения пропагандируемой Красной Властью Теории Дарвина, это и правильно. Выживает сильнейший! Но зачем же тогда мусолить сопли о «народной» войне, когда народ-то обделили, отблагодарив только выживших, благо их было не так много. А остальных… остальным – вечная память и слава в монументах, памятниках и мемориальных досках, в минутах молчания и пионерских линейках. Но монумент-то не съешь и никуда не засунешь, а семьи, оставшиеся без мужиков, хотели есть, женщины от одиночества выли. Вот и смотрели сначала с завистью, а потом с ненавистью на возвратившихся – им все радости жизни. А нам – похоронка на память.
Недаром говорят – «победитель получает все», а про мертвых – что «сраму не имут».
Сгнил Афанасий Сергеевич в никому неизвестном месте. Дай ты бог, чтобы не шебаршили его косточки какие-нибудь комсомольско-поисковые отряды, перетаскивающие мертвецов с одного места на другое, как будто нет занятий поважнее. Не был он героем, и не хотел им быть. Жить он хотел, выучится, жену любить, детей растить, работать, на Кремль посмотреть, Красную площадь увидеть, и не думал, и не гадал, что его трупом заслонят Красную Площадь, Кремль и самого Сталина
