3 ноября 1875 года
Я опять принимаюсь писать дневник, много интересного случилось для меня, и вот я спешу записать это в тетрадь. Пишу с опасностью, чтобы не отняли у меня, потому что дневник, несмотря на запрещение, остается в гимназии. Действительно, невозможно писать дома по воскресеньям: единственный день в неделе, день отдыха, да и то не вполне. С двенадцати до половины пятого я не бываю дома, потому что хожу в институт.
Там мне особенно нравятся разговоры с Ольгой Владимировной Птицкой. Несмотря на то, что она как-то выразилась, что я ребенок, она, кажется, мало-помалу начинает в этом разуверяться. Я прикидываюсь влюбленным, говорю с нею намеками и тому подобной ерундой. Впрочем, я отчасти не прикидываюсь; в такие минуты я невольно увлекаюсь разговорами, моими намеками и говорю с жаром и чувством. И то и другое улетучивается, как только выйду из института. Но во всяком случае разговоры с Ольгой Владимировной доставляют мне большое удовольствие.
Полюшка очень хорошеет. Я замечаю в ней даже некоторые признаки кокетства, конечно, институтского, застенчивого, но все-таки кокетства. Как то: выставление кончика ножки из-под платья, складывание живописно ручек, особенной мудреной прически, которая, сказать мимоходом, очень к ней идет.
Нюшка по-прежнему ребенок и, что скверно, ленивый ребенок. Я боюсь за ее будущую судьбу.
Клавдия ни хорошеет ни дурнеет. Ее черты, прежде мягкие и добрые, стали теперь еще мягче и добрее. В лице Клавдии есть что-то особенно привлекательное и приятное, неуловимое и необъяснимое, но вместе с тем манящее, и человек-наблюдатель непременно бы подумал: "Из этой выйдет впоследствии сосредоточенная, серьезная и глубоко религиозная девушка. Она даром не полюбит, она не будет увлекаться звоном шпор и блеском эполет, зато человек, которого полюбит она, будет долго, долго любим, искренно, беспорочно, идеально".
Сказав о переменах, происшедших в людях, интересующих меня, я скажу о переменах, которые я мог заметить в самом себе.
Во-первых, я стал религиознее. Это меня очень радует. Больше всего развитию моей религиозности послужила моя ссора с Александером. Правду говорит пословица: нет худа без добра. Ссора мне была очень неприятна, однако увеличение моей религиозности приятно. В эти минуты (т.е. во время ссоры) я молился, и эта молитва доставляла мне удовольствие, которое перешло наконец в обычай или, лучше сказать, в долг, но в долг приятный.
На скрипке учение подвигается довольно быстро, во французском языке особенных успехов в себе не замечаю, пишу по-прежнему вирши, или, сказать по-тургеневски, высиживаю их.
В отношении моих любовных похождений я очень несчастлив. Два раза имел возможность видеть Марусю и не видел, хотя не по своей вине. Больше ничего не случилось, писать опять, верно, несколько дней не буду; надо отнести дневник в спальную комнату, а тут может наш Лысак отыскать.
Свободное копирование
