Мы вошли в большую грязную комнату. В этом бюрократическом сарае не было даже стульев, пришлось стоять. Сопровождавший нас начальник конвоя безусый "мичманок", едва достигший совершеннолетия, пошел с докладом в соседнюю комнату. Вскоре оттуда один за другим стали появляться штабные офицеры с бумагами в руках. Они с нескрываемым любопытством осматривали нас. Потом из наружных дверей ввалился какой-то рослый, едва ли трезвый верзила в полушоферской, полуавиаторской форме. На нем была кожаная куртка и фуражка с офицерской кокардой. С враждебным видом он громко заявил по нашему адресу:
-- Как, вас еще не убили?! Вас надо было по дороге застрелить...
Потом стал хвастаться своими подвигами:
-- Я сам своими собственными руками убил тридцать два большевика.
Вернувшийся морской офицер объявил нам:
-- Вас отправляют в "Кресты".
Бродяга, хваставшийся убийством большевиков, тотчас набросился на него:
-- Как вы смеете разговаривать с арестованными?! Какое вы имеете право?.. Это секрет, куда они будут отправлены... Да вы знаете, кто с вами разговаривает?! Я Балабинский!
Молодой офицер смутился и не сумел ответить негодяю в надлежащем тоне.
Наконец матросы были заменены солдатами, и уже под "сухопутной" охраной нас вывели на улицу. Здесь пришлось погрузиться в большой, наглухо закупоренный арестантский автомобиль с высокопрорезанными крохотными решетчатыми окошечками. Мы не видели своего пути, но вскоре почувствовали под колесами мягко закругленную спину Литейного моста. Потом автомобиль остановился, и, когда раскрылась дверца машины, мы увидели себя уже в "Крестах".
Спускались сумерки. Снаружи и внутри тюрьмы загорелись электрические лампочки. В конторе солдаты сдали нас под расписку смотрителю тюрьмы.
-- Да вы не страшный! Вы совсем не страшный!.. Судя по газетам, мы вас представляли совсем иначе, -- запричитал смотритель тюрьмы, очень жизнерадостный человек...
По пути в камеру я успел крепко ругнуть бульварную буржуазную прессу, которая всех нас усиленно изображала зверями в человеческом облике. Добавил еще несколько слов о крайней разнузданности буржуазной печати вообще.
Смотритель тюрьмы сочувственно кивал головой, а надзиратель, бряцая ключами, со странной усмешкой распахнул передо мной тяжелые двери.
Свободное копирование
