Возвращаюсь в харьковскую пересыльную тюрьму. Меня поместили в большую комнату без всякой мебели. В ней находилось человек 30 пересыльных. Спали на полу, подостлав под себя пальто или зипуны. Сидели тоже на полу, подкладывая под себя свернутую одежду. Большинство населения камеры составляли мелкие уголовные элементы и бродяги, которых полиция гоняла туда-сюда. Если формальным начальством над населением камеры были надзиратели, то духовно здесь царил долгосрочный "каторжан". Его ноги были закованы в тяжелые кандалы, он был средних лет, среднего роста, много говорил, но никогда не смеялся. Вокруг него сидела тесным кольцом и слушала его рассказы с жадным любопытством уголовная "шпана". Я, к сожалению, слышал очень мало, ибо говорил он тихо, а мне было трудно, да и неудобно пробираться через окружавшее его кольцо.
Расслышал я только один рассказ и одно наставление. Рассказ был о том, как он с товарищем бежали из тюрьмы, подкопав окружавшую тюремный двор стену: у них не было никаких металлических инструментов, и они копали землю голыми руками. При этом он поднимал правую руку и растопыривал пальцы: мне жутко было на них смотреть! Другой рассказ или наставление, носило общий характер. Он говорил, что богатых надо убивать и грабить, но приводил для этого не моральные, а количественные основания: "Ведь их - жменя", говорил он, сжимая правую руку в кулак, "а нас - во!" - и он широко раскидывал руки. Сам я, как "политический", не испытал от уголовников ни малейшей обиды, и не услышал оскорбительного слова. (В советских тюрьмах, как известно, "урки" вели себя с "политическими" по-иному).
Свободное копирование
