В нашей крохотной комнатке было негде даже поставить кроватку, поэтому малыш спал в цинковой ванночке, стоящей у спинки нашей кровати. Для Мамы ставили на ночь раскладушку. Иногда распеленутый малыш давал высокую струйку, падающую к нам на подушку.
На второй день после выписки я уже пошла на занятия в институт, и Таня, та самая, что распределилась в Казань, уже пережившая бойкот группы, нашла у меня первые сединки в волосах – знак, оставленный тяжёлыми родами.
В майский праздник мы с малышом отправились в гости к нашим знакомым и простудили Женечку. Был очень теплый день, ездили мы на автобусе, наверное, там его и продуло. Через несколько дней у малыша поднялась температура, он лежал красный, вареный. Мама, конечно, кинулась в панику: "Умирает наш Женечка!" Вызвали "скорую", и нас с ним отвезли в детскую больницу.
Вот еще ужасное место: тесные, на три детские, металлические, крохотные кроватки, боксы со стеклянными стенами. Мамаши приходили к половине седьмого утра и уходили после последнего кормления, оставляя на ночь бутылочки с отцеженным молоком. Целый день на ногах, негде преклонить головы и даже сесть, кроме как в вестибюле. Душно, шумно... Кроме ухода за своим ребёнком нужно было присматривать и за соседними кроватками, потому что не все детишки лежали с мамочками, с нас требовали принимать участие в уборке боксов, глажке пелёнок. Возвращаясь домой, еле живая от усталости, я порою не заставала там Исая. На вопрос: «А где?..», Мама отводила глаза: «Он как ушёл утром на работу, так и не приходил ещё». Раза два за эти десять дней Исай возвращался пьяным в стельку, и тогда наша комнатёнка превращалась в кромешный ад – храп, стоны, а утром мне подниматься и снова идти в больницу. Мама молчала, а я кричала на мужа, не в силах терпеть это свинское поведение.
От всех этих неурядиц, от того, что я ходила на занятия и пропускала часы кормления, у меня стало плохо с молоком, и Исай в больницу приносил детское питание.
Наступала пора предсессионных зачётов, у меня была масса «хвостов» из-за пропущенных в марте занятий, и опять пропуски, и договоры с преподавателями, и выполнение курсовых – у меня сдавали нервы: не успевала, не успевала, и Мамин приезд, казалось, был лишним, надо было брать академический отпуск, но Мама и слышать не хотела об этом: они с Папой опасались, что я могу не окончить институт. И эта тесная комнатка… Исай тоже нервничал и не редко возвращался домой очень нетрезвым.
Где можно было заниматься в этих условиях? Ходить в библиотеку нельзя – малышу нужно было грудное молоко. Соседи по общежитию давали нам ключи на время, пока сами были на работе, и я уходила в их комнату заниматься и отсыпаться, потому что в нашей комнате о нормальном отдыхе нечего было и думать: ночью, во время кормления и пеленания, просыпались все. Как тогда Исаю удавалось на заводе сохранять бодрость – ума не приложу. Да ещё начались экзамены в техникуме, и ему тоже надо было заниматься…
Эти несколько месяцев были по-настоящему тяжелыми. По прошествии многих лет, вспоминая то время, я, кажется, поняла нашу общую ошибку: не надо было приезжать тогда Маме. Лучше бы мне было взять академический отпуск и вдвоём с мужем решать все вопросы. Что в нашем бюджете тогда значила моя стипендия? А других причин, кроме материальных, по которым я бы не могла прервать учёбу, в то время не было. Присутствие в нашей семиметровке Мамы, несмотря на её самоотверженность, так всех напрягало, что несчастны были все, кроме, может, малыша.
Но и в той обстановке были часы радости и покоя, и, конечно, все они исходили от Женечки: один он мирил нас с этими неудобствами. Его улыбки, размахивание ручками, кормление… Как только мы обращались к нему, у всех сразу разглаживались лица, менялся голос, раздавались восхищённые возгласы и смех.
Однажды я задержалась на занятиях и неслась домой со скоростью, на которую только была способна, представляя, что голодный Женя орет своим басом на все общежитие. В волнении открыла дверь, удивляясь тишине за нею, и увидала благостную картину: Мама тетешкала внука, сидя на кровати, и, повернув ко мне лицо, приговаривала: «А мы не плакаем, а мы – умницы!»
За басистый голос Мама звала Женечку "Кобзончиком". Мы, конечно, тут же это прозвище подхватили: «Тихо-тихо, Кобзончик ты наш!» - приговаривала я, качая на руках разволновавшегося сынулю.
На стене комнаты висела плюшевая красная мартышка, подаренная моими девчонками при смотринах, и Женя рано начал обращать на нее внимание: как бы его не поворачивали, он крутил головенкой и искал глазами эту обезьянку. Увидит и задвигается, заулыбается. И мы удивляемся – надо же! – уже отличает! «Где наша мартышечка, а ну-ка, где она?» - и совсем ещё крохотный мальчик радостно поворачивает головку к игрушке.
Однажды я, сидя на кровати, кормила его грудью, и он так интересно чмокал, что я позвала Исая посмотреть на это зрелище. Тот с размаху уселся рядом со мною, и месячный Женька оторвался от груди и воззрился с любопытством на отца. Мы в голос расхохотались над его осмысленным, заинтересованным взглядом.
Один эпизод запомнился мне из того времени. В ясную погоду Мама вынесла спелёнутого Женечку на улицу, я села с ним на завалинку под окнами нашего общежития, напротив меня, на скамейке, сидела соседка. Наговорившись и со словами: «Ну, нам пора уже кушать и спать», - я рывком, (на одной ноге да ещё с ношей плавно не поднимешься), встала с завалинки и вдруг увидала резко побелевшее лицо соседки. Секунды две она не могла вздохнуть, а я не на шутку испугалась – соседка явно почти в обморок падала. «Что, что!» - вскрикнула я. – «Ох, Нина! Ты ж… Ты ж чуть сына не угробила!», - выдохнула она, наконец. Я, в каком-то замедленном темпе, отвела глаза от её лица и поглядела около себя. И похолодела: пока мы с малышом сидели, надо мною раскрылось окно, и одна рама точнёхонько пришлась над головкой Женечки. Когда я поднялась, какой-то сантиметр отделил его темечко от острого угла рамы. «Ты поднимаешься, а уже вижу, как шпингалет врезается ему в головку, а задержать – не могу, не успеваю», - задыхаясь, говорила соседка.
Позже, когда я стала интересоваться религией, этот случай встал в ряд чудес, произошедших со мною в жизни. Был, был Ангел-хранитель у Женечки.
Свободное копирование
