Шла вторая студенческая моя весна. Физически жизнь, конечно, была тяжелее, чем у моих товарок. Будучи скованной словом, я не давала себе воли увлекаться парнями, на танцы, в походы не ходила - разрядка от напряжения была в книгах, концертах, письмах к Исаю. Эта жизнь задавала мой характер - не нежный и не слабый... Я чувствовала, что дай я себе волю, начни сачковать, не посещать регулярно лекции, запускать учебу - я могу не справиться с сессией и вылечу из института только так. Это было недопустимо, и в первую очередь из-за родителей, которые посылали мне деньги, поддерживали посылками, частыми письмами. Запустить из-за "неохота", "я не могу" учебу - это было бы предательством по отношению к ним, к их надеждам. И я тянула изо всех сил.
Однажды в комнату принесли толстенную, очень «древнюю» (за 1914 год) книгу, называлась "Женщина", необычную для того времени по содержанию, богато иллюстрированную. Там постарались дать "срез" женщины, как создания природы. Мы впились в описания знаменитейших женщин цивилизованного мира: Лукреция Борджиа, Клеопатра... Приближалось время занятий (иногда практические проводились во второй половине дня), а мы все, кто был в комнате, кучкой окружили книгу и читали вслух. "Герман, ты что, не пойдешь на занятия?" - это ироничный скрипучий голосок Риты. "Я успею!" Еще полчаса прошло, уже не только я не успеваю, но и все, даже если и рванут из комнаты - опоздают. Я так и не смогла заставить себя выйти в тот день из комнаты, оторваться от книги. "Ну, ты даешь!" - заявила Таня и предрекла резкую смену погоды по случаю пропуска мною занятий - настолько это был неординарный случай.
В мае 1964 г. от Мамы пришло письмо - в поселке проездом побывал Исай: ему дали отпуск по случаю болезни матери. Я поняла, что отпуск просто так не дадут. Как раз в это время у меня было очередное "охлаждение", и я тяготилась этой обязанностью как можно быстрее отвечать на письмо и обязательно очень теплое. Когда на меня нападало такое настроение - я оттягивала ответ, чтобы холод не отразился в письме. Но тут я написала ему, собрав все остатки нежности, и послала письмо на адрес его отца в Биробиджане. Мне было очень стыдно перед самой собою - письмо было очень теплым и нежным, но я-то знала, что эта была искусственная нежность. То что я написала - я не чувствовала. Мать Исая умерла от заболевания почек, прожив при Исае еще несколько дней. Это меня потрясло. Потерять одного из родителей - для меня это было тогда самой страшной трагедией. И когда он вернулся в часть, его ждало самое искреннее мое письмо с сочувствием его горю и моей жалостью к нему.
Осенью ему предстояла демобилизация. В последних письмах мы уже серьезно обсуждали наше будущее. Он тоже начал сомневаться, так ли безоговорочно он должен ехать в Томск. Почувствовав мое охлаждение, да и сам уже не так жарко желающий нашей встречи, но задумывающийся о своем будущем, он настойчиво возвращался в письмах к мыслям о моей дальнейшей роли в его жизни. Он понимал, что от девочки, провожавшей его в армию три года назад, мало что осталось, и искал новые нити, могущие снова нас связать. "Ты будешь мне помогать в учебе?" - неоднократно спрашивал он. "Я хочу, чтобы мы были вместе". Мы не говорили о женитьбе. "Быть вместе" - вот что заменяло "пожениться". А я боялась дать ответ, не встретившись. Я не знала, кого я увижу вместо прежнего, такого преданного, заботливого, влюблённого мальчика.
Прошла весенняя сессия второго курса. Ночные бдения в комнате для занятий перед экзаменом. Июньские белые ночи, когда, устав от рябых страниц учебника, выходишь в сумрак трех часов утра, а возле крыльца небольшая группка студентов-сов, предпочитающих ночи для подготовки к экзамену, развлекаются, глядя на окна противоположного общежития. Время от времени то один, то другой пересеченный рамой стеклянный четырехугольник вспыхивает желтым огнем, и видны ползущие по стене голые руки с зажатой в пальцах горящей спичкой. Это чувствительные жильцы-бедолаги жгут ползающих по стенам клопов, не дающих ночного покоя обитателям этой побеленной клетки.
Днем занятия перемещались в библиотеку. Однажды вдруг раздался внезапный крик в тиши читального зала, поднятые бледные недоумевающие лица, бег по проходу между столами сотрудницы и шелест слов:
- Пожалуйста, освободите зал на несколько минут, студенту плохо, вызвали "скорую."
И мы, толпящиеся в коридоре, обсуждающие это необычное происшествие - "переучился!"
Как выяснилось, у меня была, вообще-то, хорошая моторная память, но на лекциях она не работала; там механически, не впуская в сознание, торопился записать услышанное, иногда только вскидывая голову, когда лектор модулировал голосом, подчёркивая особую важность произносимого, или прибегал к неожиданной ассоциации, или вдруг вводил в лекцию личностный мотив, что-то вспомнив из своей практики. Такой кусок лекции запоминался. Все остальное благополучно выветривалось уже к следующей лекции. А уж если пропустил!..
Но когда перед экзаменом работа с лекцией велась с карандашом, и ты, для памяти, кое-что записывал - формулу там или определение, то оказалось – записанное "въедается" в память до того, что помнишь не только, что написано, а даже – как: внутренним зрением «видишь» весь абзац, как картинку. "Ага, - поняла я, - если писать основные мысли и формулы, то они лучше осядут в памяти". Но зачем пропадать этому добру? Что, если записывать эти формулы на маленьких, в ладонь, листочках каллиграфическими буквами? Ведь их можно и на экзамен протащить незаметно… Пусть будут под рукой – вдруг в памяти «завал» образуется. (Я ещё помнила свою необъяснимую неуверенность на школьном выпускном по физике).
Поэтому перед каждым экзаменом я составляла шпаргалки-конспекты.
Шпаргалки писали многие и даже наши корифеи не гнушались. Валерка Ш. (будущий член-корр) шпаргалки брал с собою единственно, чтобы опробовать ещё один путь их сокрытия. «Сегодня вот сюда спрятал!» - хитро улыбался он, показывая на тубус в руке.
На экзамене, прочтя вопросы билета, вызываешь в памяти нужный листок своей шпаргалки с размещенными на нем абзацами, и нужно было только сосредоточиться, подкрутив резкость внутреннего окуляра, и разглядеть хотя бы буквы слов этих абзацев. И тогда память начинала работать на полную катушку: слова тянули за собою соседние, складывались в предложения. Да даже не это главное, основное – это логика построения фраз и скрытое за ними содержание.
Но если я не понимала предмет, ничего не помогало. Особенно не давались мне электромагнитные поля. Не могла я проникнуть в механизм этих процессов! Логики там для меня никакой не было, всё произвольное и очень объёмное. Надо было учитывать множество сопутствующих условий, чтобы процесс был «виден». Абстрактные явления, связанные с полями, для меня скрывались за семью печатями. И вот тогда принесённая на экзамен шпаргалка выполняла свою непосредственную роль, если, конечно, удавалось в нее заглянуть.
Со временем я уловила, что большинство преподавателей довольно индифферентно себя ведут, если без суеты, спокойно открыть на несколько минут конспект с лекциями, а настораживаются и начинают вредничать, если улавливают, что их хотят обхитрить.
Обычно у меня не было конфликтов с преподавателями. Но как-то меня почти до слез довел один в летах фронтовик: он сильно прихрамывал. Вроде бы добродушный на лекциях дядька, он вдруг чего-то взъелся на меня. Главное, предмет я его знала - вот что обидно-то! Но, видно, заподозрил, что ответила я на вопросы не честно, может, как-то углядел шпаргалки, хотя навряд ли я ими у него пользовалась.
Выслушав ответ, он скептически улыбнулся и начал задавать дополнительные вопросы. И вот тут для меня важна доброжелательность. Когда я видела неприязнь, то терялась - чем она вызвана? С меня слетала уверенность, каждое слово приходилось подбирать и выталкивать из себя. Я начинала злиться и на себя, и на собеседника. Узел затягивался.
- Да нет, уважаемая, не так всё это! – провозглашал этот дядечка на всю аудиторию, выслушав мой заикающийся ответ. – Плохо вы подготовились.
Я сидела в недоумении – всё же правильно, как ему объяснять? Грозила двойка, незаслуженная. Первый вопрос из трёх он ещё согласился учесть, как правильный, остальные – сидел и глядел на меня, как будто я ему должна десятку и отказываюсь возвращать.
- Так, ну ладно, задаю последний вопрос… - и он спросил меня про деталь фрезерного станка, которую я ещё в школе, с шестого класса, знала, как родную. С обидой в голосе я ему все свои знания выложила.
- Ну, вот, вытянула вас эта «головка». Тройку, так и быть…
Я тогда от обиды даже из аудитории не пошла, села в уголке, стала смотреть в окно, пытаясь удержать злые слёзы, потом пошарила в столе и нашла там томик «Искателя» - сборник фантастических рассказов. Так и досидела до конца экзамена, читая книжку.
Был ещё один случай, связанный с лекциями, преподавателями и экзаменами. Лекции по высшей математике читала нам молодая, спортивного вида, с модной стрижкой, подтянутая Валентина Ивановна. Читала она очень хорошо, записывать за нею было – одно удовольствие, но материал на лекциях, понятно, в меня «не входил». (Чтобы понимать каждую последующую тему, нужно было разобраться с предыдущей. А где вы видели студента, который бы читал каждый день конспекты?)
Когда же готовился к экзаменам, то лекции Валентины Ивановны были так замечательны, что почти не приходилось заглядывать в учебник.
И вот экзамен. Два ответа на первые вопросы легли вязью на листок, а на третьем я споткнулась. Вот забыла последовательность вывода, хоть тресни. Валентина Ивановна задаёт мне наводящие – не могу никак вспомнить. Провал и голова отупела. Опять она подсовывает мне «детальки» - вспомните, мы же на 12-ой лекции это с вами… И постепенно я начинаю «видеть» дорожку доказательств. Выхожу на прямую, положение доказано.
- Ну, вспомнили, я же вам это всё на лекции вот в этом же виде и рассказывала!
- Не помню, - не сдаюсь я, уверенная, что первый раз шла этим путём.
Уже в коридоре достала конспект, нашла эту лекцию – да, всё так и было, просто при подготовке к экзамену я её не перенесла в свои шпаргалки. И напрочь забыла.
Но после этого случая я стала обращать внимание на упорный взгляд в мою сторону Валентины Ивановны в коридорах, на совместных мероприятиях в институте, на вечерах. У меня к ней был пиетет, поэтому подойти и спросить, почему она так настойчиво преследует меня глазами – я так и не осмелилась.
Тайна сия осталась нераскрытой.
Свободное копирование
