Не считая поездки в трёхлетнем возрасте к Маме на родину в деревню Трубеж под Курском, я никогда никуда не ездила и восторг от поезда испытала необыкновенный.
Мы с Зоей занимали два боковых места в плацкартном вагоне и сначала были не очень этим довольны – хотелось в глубину купе. Но позже нашли свое преимущество - мы были хозяевами на своих местах и ни с кем их не делили. Зоя спала на верхней полке, днем она ее складывала, и мы усаживались вдвоем у окна и занимались своими делами.
В первую же ночь пришлось испытать новое в своём положении: мне некуда было деть протез. Дома-то я его снимала на ночь и ставила около кровати, а в вагоне ставить его было некуда. Да и пассажиры бы «не поняли». Пришлось снимать обувь и укладываться на полку в амуниции. Спать, конечно, было неудобно, но вполне терпимо.
Время в поезде летело быстро. Мы читали взятые с собою учебники, разговаривали с попутчиками. Самым нашим любимым занятием было разглядывание заоконных пейзажей. Ежедневно с продолжительных остановок отправлялись домой открытки. И хотя по географии у меня была пятёрка, но практически я её, конечно, не знала и, например, считала, что смена часовых поясов происходит плавно: уже на другое утро поездки написала в открытке домой, что время, наверное, уже на полчаса отстает от нашего хабаровского. Мы жадно ждали Байкал, боялись его пропустить, а потом пол суток ехали вдоль него и даже временами отвлекались и не смотрели в окно - нагляделись. Понравились очень окрестности Ангарска, хвойные чистые леса. Долго вдоль железнодорожного пути нас сопровождала неширокая живописная река, то перебегая нам дорогу, то возвращаясь на нашу сторону по ходу поезда.
Прожив на Дальнем Востоке восемнадцать лет, я, конечно, никогда тайгу не видела. Только в летних пионерских лагерях мы слегка прикасались к дальневосточной природе, держали в руках и маньчжурский орех, похожий на грецкий, зеленой кожурой которого можно было красить губы, видели дикий мелкий и кислый виноград, гибкие ветки с лимонными листьями… Но в настоящую тайгу я никогда не попадала и о том, что есть дальневосточные кедры, знала только по огромным дальневосточным шишкам и вкусным кедровым орехам, продававшимся на базаре.
Мы с Зойкой часами сидели, уставившись в окно, не уставая восклицать по поводу всего, что видели. К нам порой прибивало какого-нибудь солдатика, возвращавшегося ли в часть или ехавшего на побывку, но, пошутив с ним в тамбуре, мы, смеясь, отправлялись к себе: зачем он был нам нужен?
В нашем вагоне ехала ещё одна пара выпускников, подавших заявление на поступление в тот же политехнический Томска: миниатюрная девушка Алла и её спутник Серёжа, похоже, одноклассники и явно - влюблённые.
Через четверо с лишним суток поздним вечером наш поезд прибыл на промежуточную станцию Тайга. Через Томск транссибирская магистраль не проходит, и всю ночь мы просидели на скамейках в обшарпанном тайгинском вокзальчике, дожидаясь утренней электрички.
И вот, ранним утром, в разбитом вагоне пригородного поезда наша четверка прибыла в город Томск.
Город вызвал оторопь сразу: давно требующее ремонта здание вокзала, усыпанная гравием, а не заасфальтированная площадь и весь убогий вид привокзальной территории сразу не понравились – разве можно было сравнить всё это с вокзалом и огромной площадью в нашем родном городе!..
Мы сдали вещи в камеру хранения, сели в трамвай, и он доставил нас до остановки "Политехническая" («лампочка» в просторечии горожан). В семь часов утра главный корпус ТПИ был ещё закрыт, и мы с час побродили - будто в галерее из ветвей высоченных тополей - по аллеям вдоль старинных зданий института.
Вот тротуары заполнились толпами людей в замызганной, тёмной одежде – это рабочие пошли гурьбой на заводы. Всё было не привычно – в моём родном городе нет заводов в центре! Мы в город из посёлка выбирались, как на праздник, по выходным, и чтобы там, в центре, увидеть человека в замасленной спецовке – да сроду такого не было!
Огромные, метра в два с половиной, темно-коричневые двери главного корпуса института, наконец, открылись, и мы вошли в вестибюль. Огляделись, нашли информационный стенд для абитуриентов и, ознакомившись с ним, отправились в Приёмную комиссию.
Первое, что поразило нас, это стертые на нет серёдки каменных ступеней институтских лестниц. Это сколько же ног должно по ним прошаркать, чтобы образовались такие ямы?!
Второе впечатление было не из приятных – пожилая, толстая вахтерша, восседающая за огромным столом на площадке первого этажа, наотрез отказалась пропустить дальше вестибюля нашу сопутчицу, сменившую при выходе из вагона ситцевый халатик на изящные черные брючки. "Не положено в институт в брюках девушкам, это тебе не танцплощадка!" - заходилась в крике эта церберша в растянутой кофте. Никакие резоны, что, дескать, вещи сданы в камеру хранения, что за ними надо возвращаться на вокзал, а мы утомлены бессонной ночью и нам надо скорее устроиться в общежитие - не принимались. "Не пущу!" - и весь сказ. Надо было бы нам обратиться к кому-нибудь из администрации, но мы все были такими ещё желторотыми… Так эта пара и отстала от нас, поехали они на вокзал, и больше мы с ними не встречались – их закрутила своя среда, нас – своя.
С моими документами все было в порядке, и я получила направление в общежитие, находящееся в двух шагах от Главного корпуса на проспекте Кирова. Застелив выделенную кровать в указанной комнате, мы с Зоей отправились в приёмную комиссию ТГУ, и тут выяснилось, что с Зоей не заладилось: ей в приеме отказали из-за дефекта глаз ("не корригируют" – так ей объяснили). "Училась в школе – корригировало, а в институт – пожалуйста, не корригируют!" – возмущалась Зоя. Получалось, что у неё с глазами было хуже, чем с моей близорукостью. Но сроду она на них не жаловалась - красивые, голубые, распахнутые, они так её украшали!
Зоя тут же кинулась на почту звонить родителям – как быть? Решили, пусть она попытается отнести документы в любой вуз Томска, сдаст экзамены и с экзаменационным листом вернётся домой, чтобы там уже поступить в вечерний институт по любой химической специальности. Зоины документы приняли в педагогический.
И началась наша "вольная" жизнь.
Ох, как же она мне она с первых шагов пришлась не по душе!
Город - обшарпанный и захолустный, грязный, неблагоустроенный - так разнился с тем, откуда я приехала! Несколько заасфальтированных даже не улиц, а их участков: немного асфальта на главной (естественно, носящей имя Ленина) да на прилегающих к главной улицам. Остальные городские дороги засыпаны гравием; тротуары, где они были, - из досок. Старые, покосившиеся, потемневшие от времени, деревянные дома, изредка чередующиеся с двух-трёхэтажными из кирпича дореволюционной постройки, непривычно маленькие трамваи. И кругом заборы – высокие, редко - металлические, но в большей части из деревянных плах, покрытые белёсыми лохмотьями когда-то зелёной краски. Даже в нашем поселке не было такой срамоты, а тут центр города!
Самый разгар лета, жара – и проблема попить, поесть. В нашем Хабаровске на каждом перекрёстке можно было напиться газировки, подкрашенной сиропом, продаваемой с тележки, на которой стояла узкая колба с делениями и краником. Продавщица брала с подноса пол-литровую кружку из толстого стекла или гранёный стакан, ополаскивала над фонтанчиком, которым сама же ловко управляла тут же, на верхней крышке своего стола, подставляла кружку под колбочку, отмеряла порцию сиропа, а затем ставила посудину под струю газировки, льющейся через кран от сатуратора, размещенного там же, на тележке. Вода пузырилась, сироп окрашивал её в красный или жёлтый цвет («вам какой - малиновый или мандаринный?»), и ты, зажмурясь от мелких брызг, разлетающихся с поверхности напитка, пил эту сладость, на короткие секунды чувствуя себя счастливым: хорошо!
Ничего этого в Томске и в помине не было, весь центр можно было пройти в поисках, где бы утолить жажду, и остаться ни с чем.
И особенно меня удручали лестницы в той части города, где я жила и где мне предстояло учиться. Центральная улица города начиналась от Лагерного сада, раскинувшегося на высоком берегу огибающей город реки Томь, сбегала к центру и там уже продолжалась по равнинной местности. Наш институт располагался как раз на сбеге, к нему из центра шли длинные лестницы без перил.
«Ну, ладно, - думала я, - сейчас лето, а как я буду по этим лестницам зимой ходить?» Мои письма домой в эти дни были полны паники: не хочу здесь находиться, не хочу жить в этом городе, хочу вернуться. Как я в этих задрипанных общежитиях-клопопитомниках буду стирать, где сушить белье, где питаться? В буфете лишь кефир да коржики, ближайшие столовые в трёх-четырёх кварталах – или пешком (это с моей-то скоростью!), или автобусом. А как и где мыться?
Собираясь в Томск, я меньше всего думала о бытовых вопросах, просто забыв про них. От Маминых увещеваний отмахивалась. Мне казалось, что эти-то проблемы должны быть решены: в наших посёльских заводских общежитиях и душ, и буфет, и постирочные – всё имелось. В голову не могло придти, что где-то может быть не так! Естественно, в том возрасте я понятия не имела о разнице в бюджетах крупных заводов и провинциальных институтов.
И передо мною во весь рост встали проблемы, связанные именно с моим отличием от других людей. То, что легко решается, если ты живешь в благоустроенном доме с налаженным бытом, вырастает в сложную задачу, когда твоё жилище предназначено лишь для укрытия от непогоды.
К тому же я узнала, что если в школе мы ходили из кабинета в кабинет на разные уроки, и за перемену можно было успеть перейти из класса в класс, приготовить учебник и тетради, перекусить в школьном буфете, при необходимости сходить в туалет, то студенты переходят из корпуса в корпус во время двадцатиминутного перерыва, а корпуса находятся на расстоянии нескольких остановок, и не всегда транспорт останавливается рядом с корпусом. То есть это значит, что за двадцать минут ты должна спуститься в цокольный этаж, где расположена раздевалка, одеться и снова подняться на первый этаж, успеть на автобус, который ждать тебя не будет, доехать до другого корпуса, раздеться, подняться на n-ый этаж... А все эти тонкости - буфет, туалет - на пятиминутном перерыве между двумя часами… Как успевать! А зимой?!
Я писала домой отчаянные письма, предупреждая, что только сдам экзамены и тут же (с экзаменационным листом) вернусь домой и больше никуда ни ногой, что если бы мне найти деньги на обратную дорогу, я ни секунды бы не осталась в этом «паршивом Томске». Действительно, если бы не мысль, что прокатала напрасно деньги, я бы улетела в те дни из Томска первым самолетом через Новосибирск.
Мама, конечно, тут же откликнулась – «ждем, я тебе говорила, тебе будет трудно». А Папа приписал: «Смотри, Нина, это самые твои первые трудности, и если чувствуешь, что – ну, никак, то, конечно, возвращайся, но все же попробуй. Мы всегда тебя встретим с радостью, но не торопись, поживи...» - "Как он может?! - думала я тогда.- Он меня совершенно не понимает".
(Став бабушкой и провожая внука на учёбу в Питер, а часть его побудительных мотивов уехать были сродни моим – вырваться из-под диктата матери, - я поняла Папу. Сам испытав подобную стезю – в другой конец страны, в незнакомые места, без кого-либо близких в окружении, он знал – всё всем по силам, была бы решительность. Поэтому и внука я поддержала, наперекор его родителям, – выдюжит!)
Свободное копирование
