И еще одно событие случилось в классе под занавес.
Как-то в начале мая Екатерина Михайловна задержала меня после урока литературы: "Нина, останься, мне надо с тобою поговорить". Сели за парты. "Нина, что с ...?" (Прозвучало имя одной нашей ученицы. Назову её Мариной, хотя девочки с таким именем в нашем классе не было) - "А что?" - "Ты ничего не замечаешь необычного в ее облике?" - "Нет, ничего". - "Ходят в школе слухи, что она беременна". Меня аж заколотило: "Кто это говорит? Да вы что, Екатерина Михайловна, да этого быть не может! Чтобы Маринка?! Да нет-нет!" - "Нет? А может, ты просто не знаешь? Ничего между девочками не слышно?" - "Да нет же!"
Почему наша Катя выбрала меня для этого разговора? Я уже писала о своей "детской" болезни, когда узнала о сексуальных подробностях в человеческих отношениях. Задолбленная Мамиными предупреждениями о стыде, связанном с этими отношениями, я сторонилась и избегала даже разговоров «об этом». Поэтому в классе, да и потом в институте, других коллективах, люди при мне этих тем не затрагивали, видя категорическое неприятие их обсуждения. Классная же не знала моей "недоразвитости" в данном вопросе, а обратилась за помощью потому, что знала еще одну мою черту: полное неприятие лжи. Так же, как и Папа, я совершенно не умела врать. Могла промолчать, если хотела что-то скрыть, (а скрывать мне почти и нечего было, разве что от Мамы свои поездки к Исаю на "Энергомаш"), но на заданный прямой вопрос не могла ответить ложью. На это и рассчитывала Екатерина Михайловна. Но я действительно была, похоже, не в курсе дела.
Марина училась со мною с первых лет школы. Ее отец, в прошлом работник органов безопасности, был в 1953 году направлен к нам на завод (сослали в период разоблачения культа личности?) заместителем директора завода. Какое-то время мы с нею даже дружили. Мне нравилось бывать в их квартире, любоваться на богатую обстановку, покрутиться в мягком зеленом бархатном кресле у стола, на котором лежал моржовый клык с вырезанными сценками из жизни эскимосов, услышать красивое пение ее мамы, изумительной красоты женщины. Марина всегда отличалась излишней полнотой, в классе ее звали "Пончик". Училась она очень хорошо, мы с нею были как бы участники соревнования по отметкам. Всегда, получив тетрадь с оценкой по очередной контрольной, я прислушивалась - а что у Марины.
В старших классах она, не потеряв своей полноты, как-то рано повзрослела. Ходили слухи о ее частых романах с уже взрослыми парнями - нашими поселковыми знаменитостями: спортсменами, футболистами.
У завода тогда была очень сильная футбольная команда "Заря", и весь поселок гордился и болел за нее. На матчи "Зари" собирались почти все жители, включая подростков. А уж члены команды - это были первые "женихи". Всякой девчонке было лестно появиться в компании или на пару с Юрой Деревцовым, или красавцем Славкой Коберским, (по кудрявому греческому профилю которого сохло пол-поселка девчонок), или Германом Моторрой... Были на заводе и молодые специалисты, приехавшие с запада выпускники вузов. В общем завидных хлопцев хватало. Они составляли свой клан элитной молодежи. Время проводили в хабаровских ресторанах, иногда появляясь и на танцплощадке, но так, от скуки. Вот в этой компании и тусовалась Марина. Наши школьные мальчики для неё, избалованной взрослым уровнем общения, интереса не представляли.
Но она была девушка добрая, очень юморная, умница, поэтому в классе ее уважали. Она не перед кем не задирала нос, будучи дочерью одного из руководителей завода, была доступна для всех классных начинаний. В общем, мы ее любили...
И вдруг такое ужасное (на мой взгляд) подозрение!
В первых числах мая в школе во всеуслышание объявили, что грядёт очередной медосмотр. В частности, будущие выпускники особенно тщательно будут обследоваться на предмет состояния здоровья перед ответственными и напряженными выпускными экзаменами.
И Марина исчезла из школы.
Надо сказать, что в последнее время ей действительно маловато стало форменное платье. Она уже давно ходила в школу, папкой прикрывая свой выступающий живот. Но она всегда была полной, меня ее манера держать перед животом папку не удивляла: я снимала вне школы портящие меня очки, она прятала свою полноту, как умела...
Исчезновение Марины заставило говорить об этом весь поселок. Шедшая на медаль ученица за месяц до выпуска уходит из школы! Это неспроста. Мать её объясняла уход глубоким оскорблением, нанесенным их семье школой в лице учительницы по истории, якобы встретившей ее, мать, и заявившей: "Вы знаете, что ваша дочь беременна? Если не хотите позора - а он случится при медосмотре - то заберите дочь из школы".
Действительно ли так было - тайна, покрытая мраком.
Ходили слухи, что Марину видели в одном из городских роддомов, где она родила девочку и отказалась от нее. Позже я встретила её уже студенткой Хабаровского железнодорожного института. Она вышла замуж, родила дочку, но в браке счастлива не была и вскоре разошлась с мужем. Когда мы встречались, то испытывали взаимную неловкость. Я не знала, как вести себя с нею. Мне было ее жалко: школу она закончила на четверки, без медали, которую вполне заслуживала. Мне тогда казалось, что ей крайне не повезло и что в этом много её вины. Повзрослев, я вспоминала её с сочувствием - бедная девчонка, гады взрослые!
Но может быть, я и ошибалась, и она, в конце концов, свою дорогу выправила. Но вот этот отказной ребенок - если он был, то не хочется и думать, как с этим Марина живет.
Этот случай на моей памяти не единственный, когда общественность из самых, казалось бы, лучших побуждений (а как же! долг её, общественности, стоять на страже нравственности подрастающего поколения) вмешивалась в жизнь ещё не полностью созревшего человека и, как правило, эту жизнь ломала. Не болезнь, как в моём случае, а люди направляли судьбу человека не по тому руслу, которое ему было предназначено, а заведомо не пригодному, с колдобинами и ямами, с чувством собственной вины за когда-то содеянный по неопытности шаг.
Свободное копирование
