Только ты - 30

15 июня 1941 года

Сегодня утром вдруг врывается ко мне домой весь запыхавшийся Саша Дубровский, хватает меня за руку, трясет изо всех сил и кричит:

 —  Слушай, там Аня, в школьном дворе! Жарко, а она почему-то в пальтишке, в сером пальтишке, легком, правда. Надела, может быть, потому, что оно, видно, новое? Девчонки, какой с них спрос! Модницы! Там, во дворе, и военрук тебя ждет. Он заявил, что я ему не те цифры подсунул, и над ним в районе будут смеяться! Да, так обидно он и изрек! Слушай, я сказал, что сейчас тебя позову, и ты ему все исправишь, ведь это именно твоя общественная нагрузка, ты занимаешься допризывниками. Мое дело тут десятое! Что он ко мне привязался! Слушай, это чудеса, что сразу и военрук и Аня! Предлог появиться и поговорить у тебя с ней —  налицо! Иди так, в этой белой рубашке, на улице жара... я там громко сказал, что, мол, Большунов успешно сдал на все значки, все нормы: Аня слышала, слышала! Торопись, ты что стоишь, с ума, что ли, сошел! А то она вдруг уйдет и тогда уж точно  —  все! Хоть беги и топись!

Пока он все это выкрикивал и тормошил меня, я, конечно, пусть и жарко, но надевал костюм  —  для Ани. Минутное дело! Так торопился, что подкладка где-то лопнула, кажется, в рукаве.

Успел все-таки! Аня! Вот она! Стоит у клумбы и трогает своей ножкой желтый песок, что горой насыпан возле. Аня здесь! Но... говорить-то я должен (обязан!) сначала с военруком.

Поговорил и сведения все исправил по сдаче норм на значки, а сам поглядывал на нее, боялся, как бы она не ушла. Аня все это время стояла у клумбы, не обращая, правда, на меня никакого внимания, словно для нее самое главное в жизни — эти самые флоксы, маргаритки и еще, Бог знает, что там такое посажено.

Потом военрук ушел, а я все никак не мог приказать себе подойти к Ане. Наконец, решился и встал рядом с ней. Но мое сердце так колотилось, бешено колотилось, буквально из груди выпрыгивало, а руки и ноги похолодели и замерли, и я рта открыть не мог. А какое суровое было у нее лицо! Хоть бы чуть-чуть улыбнулась, хоть бы разок подняла на меня свои глаза! Но она и бровью не повела, и я никак не мог преодолеть невидимый заслон между нами! И оба мы так и стояли, отвернувшись друг от друга, как самые лютые враги, пока она не сорвалась с места и не убежала! Только и мелькнуло серое пальтишко в школьных воротах...

Господи, Боже правый! Я ведь завтра уезжаю в Труняевку, до самой осени, до призыва в армию! И она уедет на лето из Москвы! Так что не увидимся, даже если я иной раз буду вырываться из Труняевки наперекор всем родственникам...

Почему я не приготовил письмо, не переписал его на чистовик, как хотел! Если уж не поговорить, то хотя бы письмо ей передать, чтобы все знала!

Она убежала. И правильно сделала! Меня никак нельзя считать нормальным парнем. По крайней мере, так по моим поступкам получается...

Но тут я вдруг развернулся и тоже сорвался с места. Меня словно ураганом подхватило. В два прыжка я выскочил из школьного двора!

А в Лялином переулке ее уже не было. Бегу на Покровку  —   там тоже ее нет... Взглянуть в Барашевский? Да, да! Но оттуда пути вели по четырем направлениям, и, в пределах видимости, ее не было ни на одном из них... Успела исчезнуть!

Почему я не кинулся сразу за ней в Лялин? Почему?! Почему я снова оробел, снова потерял ее?!

Саша, конечно, был прав, когда сказал мне вечером по телефону, услышав про все это, что главный враг человека  — это он сам, то есть его личная дурость...

Нет, завтра я не поеду в Труняевку, никто не заставит, хоть гори все кругом синим пламенем. Родителей я, конечно, этим ошарашу, но у меня для них нашлась прекрасная причина: ровно через неделю наш бывший десятый «А» проводит прощальный вечер выпускников, с ночной прогулкой по улице Горького, по центру, по Красной площади  —  теперь так принято... Аттестаты мы уже получили и общее фото класса  —  тоже. Я там какой-то воинственный, Паклина совсем никак не скажешь, что красивая, а Люся Т. эффектно выглядит со своей кудрявой гривой до плеч: фотографироваться тоже надо уметь. Ребята все в галстуках (я тоже), кроме Симакова и Савилова...

Интересно, кто расположил наши маленькие фото на большом картоне? Чьего ума композиция? Не знаю кем, но наши взаимоотношения подмечены точно: Юра Трусов рядом с Верой Мосоловой, Юшка и Евгения  —  тоже рядом, Чижевская и Дубровин  —  рядом... А я, Савилов и другие  —  ни с кем из девчат. У нас, конечно, пары не оказалось. Да, — и Люся Т. рядом с Симаковым, что и требовалось доказать. Все так!

Раздали нам аттестаты и групповые фото, вышли мы из класса с последним звонком в нашей школьной жизни и многие  —  закурили! Я и не предполагал о некоторых! Орлов даже постучал папироской по коробке «Казбека» и победоносно на всех посмотрел... Директор только брови поднял: «Ну, теперь я не могу вам запретить  —  вы взрослые». Я курить не собираюсь, будь я хоть сто раз взрослый. Вот и директор, Иван Васильевич,  —  сам-то он не курит.

Не очень-то мне хочется идти с классом на заключительную прогулку по Москве. Я ко всем к ним отношусь хорошо, по-товарищески, но дружить  —  не дружу ни с кем. Не нашлось в нашем десятом «А» никого, с кем хотелось бы подружиться по-настоящему. А среди них были ведь и совсем неплохие, просто даже славные парни. Не могу понять почему, но так уж получилось. Наверное, я виноват, я какой-то замкнутый, что ли? Есть такие люди  —  по своей природе необщительные, как мой отец. Но в деревне у себя  —  я очень общительный. Говорят, что и веселый. Так и не привык я здесь, в Москве, что ли?

И то, что надо ловчить с родителями, врать им, что обязательно хочу на эту прогулку, прощальную, ночную, с одноклассниками, с которыми и не дружил  —  это совсем не по мне. Но выхода нет! Никакого!