Только ты - 25

9 мая 1941 года

Назначили по всем предметам консультации. Скоро экзамены, они наступят и пройдут, и прощай тогда 328-я школа Красногвардейского района города Москвы, наша замечательная...

Вчера мы с Аней остановились в коридоре и, наверное, целую вечность глядели друг на друга. Аня, Анечка! Нет, еще не все потеряно, значит, хоть я и чудак из чудаков. Назвал бы себя словом похлеще, да уж я и так переживаю все время, сил у меня больше нет...

Аня! Пойми, что в письме я обязан (и очень бы этого хотел) предложить конкретные планы и поступки. Но мы еще совсем не взрослые, особенно ты! Мы зависим от родных по всем направлениям, во всех смыслах, потому и висим в воздухе. Да, в этом вся суть! Теперь до меня, наконец, дошло: именно по этой сверхважной причине я и молчу, все еще молчу, и жду  —  сам не знаю чего... Чего же? Что мы, я и Аня, завтра проснемся  —  я двадцати одного года, Аня —  восемнадцати лет, и тут же, стало быть, получим все права взрослых... Словом, произойдет с нами волшебство, как в той сказке  —  «по щучьему велению, по моему хотению»,  —  волшебство в виде перестановки времен... Но этого-то быть не может! Опять в голове получается чушь какая-то, напрасные грезы. Нет, положение безвыходное, безвыходное! И поговорить-то не с кем! Саша, конечно, хороший парень, но он практический человек, как, например, тот же Мишка Горбунов. Аня  —  совсем другая, и я, наверное, тоже!

Сегодня, на большой перемене, я решил позаниматься в спортзале, на шведской стенке. Очень надо было взбодриться, хотя бы такими вот внешними средствами! Залез я почти под потолок, делал сложные упражнения. Зал был пуст, я чувствовал себя привольно в одиночестве, сильно «разфизкультурился» на шведке, она как бы стала моим, чуть ли не одушевленным партнером. Я почти парил в воздухе, и это даже напомнило мне ощущение в самолете, когда я был за штурвалом и отрывался от земли.

Тут вдруг Аня появилась в дверях. Мои руки и ноги сразу стали какими -то ватными, и я грохнулся с потолка на землю, еле-еле успел спикировать без переломов и вывихов, благо посредине смог схватиться за перекладину, а на полу были подстелены маты. Уже «на земле» я заметил, что у Ани глаза испугались, даже рот приоткрылся, и она сделала шаг ко мне: встревожилась было за меня! Но увидев, что я цел и невредим, что поднялся быстро на ноги, тут же вышла из зала... Ну и отлично, в сочувствии я ни в чьем не нуждаюсь! Этого только не хватает!

Она, конечно, догадалась, что я сорвался со шведки из-за нее. Догадалась, хоть мы и не разговариваем, потому что не знакомы! Все с ней беседуют, как ни в чем не бывало, все со мной говорят, когда надо, а мы  —  не можем! Мы —  не знакомы! Что же это такое делается!

Нет, мы, конечно, разговариваем, но только лишь глазами. Это  —  как песня без слов, одна мелодия. И меня не покидает жуткая тревога, страх, что эта песня может оборваться в любой момент, и по моей, по моей вине! А я ведь, Аня, тоже «люблю тебя давно и очень сильно».

Неожиданно пришла в голову странная мысль, совсем странная: а может быть, когда-нибудь мы с Аней будем вспоминать о днях нашего знакомства — незнакомства, как о самом волшебном времени в жизни? Ведь такое не со всеми бывает! Нет, не со всеми!