Настал день, когда по мерзлым колдобинам и подернутым льдом лужам повел меня конвоир в Воркуту на обследование, он шел рядом с автоматом, за который я держался рукой, ибо был слеп. Он вел меня, забавно предупреждая, где лужа или более серьезное препятствие. Я падал – он поднимал. Я, отпустив руку, лез в кювет, он вытаскивал меня и приговаривал:
– Куда ж ты, слепая тетеря, лезешь!
Так мы с ним в обнимку дошли до поликлиники. Я вошел в кабинет, вертухай остался у дверей. У окна, в глубине кабинета, за столом сидела докторша, против нее – сестра. Справа и слева – стеклянные шкафы, посередине – стул. Войдя, выставив руку вперед, я твердым шагом направился прямо на шкаф, споткнувшись о стул, упал.
– Сестра, сестра! Помогите, он же нам все шкафы перебьет! – закричала врачиха, вскочив со стула и вместе с сестрой поднимая меня.
Меня подвели к столу, подсунули под меня стул, а я сел лицом к двери.
– Он совсем ничего не видит? – спросила врачиха у вертухая.
– Тятеря, – ответил он по-вологодски.
Меня развернули. Докторша долго и внимательно смотрела на меня, я смотрел мимо нее. О глазное дно! O милость Божия!
– Так, на пальчик.
Я в другую сторону, где пальчика нет.
– Сюда, сюда, – поворачивая мою голову к пальчику, ласково говорит она. – На кончик носа, вниз, вверх… так, хорошо. На ушко. – Она вновь поворачивает мою голову на свое ушко, которое я прекрасно вижу: розовенькое женское ушко молодой красивой врачихи. – Сколько пальцев?
– Не вижу.
– А так?
– В тумане.
– А так?
– Три. – Хотя было два.
– Пигментная дегенерация сетчатки, хориоретинит обоих глаз, – диктует она сестре. – Зрение 0,03, подлежит инвалидизации. Какая у вас статья?
– 58–10.
– Была бы бытовая, пошли бы домой, с этой не актируют, к сожалению, – добавила она. – Возьмите его и ведите осторожно, – обратилась она к вертухаю.
– Да я что, я и так осторожно, пойдем, тятеря!
Он взял меня под руку, врачиха дала ему заключение и сказала:
– Передайте в санчасть.
Я прекрасно сыграл свою роль, на многие года получив инвалидность. Самое главное, что нет никому дела, вижу я или не вижу, смотрят на заключение, на формуляр, смотрят в списки инвалидов зоны, до остального дела никому нет. Так и смотрели на меня все врачи, с которыми мне приходилось работать: инвалид и, слава Богу, свой фельдшер, – а чаще всего меня просто госпитализировали, так что я там, где работал, там и жил, там и питался. В то время обыкновенно при санчасти в зонах была своя кухня, свои повара и другое, отличное от общего, питание, даже с диетой. Врачи – все зэки, все свои и относятся к тебе в зависимости от твоих личных качеств как в работе, так и в жизни. Работать приходилось много, посменно, без выходных, а когда один, то круглые сутки, засыпая от случая к случаю.
Свободное копирование
