В скором времени я лишился радости по вечерам быть с Варей. Тоня проследила меня до ее порога и вошла в ее дом как моя жена, муж которой принимается в нем как свободный человек. Этого было достаточно, чтобы двери дома наглухо захлопнулись перед моим носом. Варя все знала от меня, а ее родители принимали меня как потенциального, возможного жениха и, быть может, мужа их дочери. Сделанное Тоней открытие истинного положения возмутило их покой, и «спокойной ночи» я был лишен. Когда таким образом думают удержать, реакция бывает обратной. Если в доме нет мира, то это его не принесет, а наоборот, усугубит неприязнь, усилит вражду. Мы нашли место, где встречаться, а из дому я ушел совсем, к приятелю, коменданту общежития, и ночевал у него. Я часто бывал у Ивана Ивановича; он был в курсе моих семейных дел и посмеивался: «Ну, мальчишка, ты, кажется, влип». Я его познакомил с Варей, которая ему очень пришлась по душе.
Иван Иванович был крестным отцом Саши, к Тоне он относился как рыцарь к женскому полу, особо не вдаваясь в наши внутренние дела, стоя в стороне. Я же и не докучал ему своими проблемами. Он для меня не был Коленькой, которому я выворачивал свою душу наизнанку, зная, что ни я, ни моя жизнь ему не безразличны. Ивану Ивановичу проще было дать мне двадцать тысяч, чем вникать в мой душевный ералаш и копаться в нем, выискивая жемчужное зерно. По его просьбе мои живописные работы посмотрел И. Э. Грабарь, который благосклонно отнесся к моему творчеству и сказал:
– Поступайте в Академию, вы там балластом не будете.
Он в то время был ректором Ленинградской Академии художеств, куда осенью я думал поступить, чтобы одновременно отодвинуться на семьсот километров от Тони. Загвоздка была только в том, что у меня не было документа об окончании десятилетки. Я усиленно искал пути заполучить хотя бы справочку, пусть липовую.
Играя на сцене Муромского драматического, я играл не только Митьку-рыжего, но и Гришку Незнамова; произнося свой монолог о бедном ребенке, брошенном под забором, я в порыве отчаяния раздирал на себе рубашку, плача, шепотом произносил: «Эти сувениры жгут мне грудь!» Театр рыдал вместе со мной, шмыгал носами и платками, утирая слезы. Сейчас мне предстояло нечто похожее.
Мне нужно было броситься на шеи двух педагогов, у которых учился некто, и фамилия его состояла из девяти букв, так же как и моя, и они должны были меня признать за того «некто» и своими подписями подтвердить, что я – этот «некто» – окончил рабфак в таком-то году.
Сыграв эту роль превосходно, вызвав слезы умиления на их глазах моими поцелуями в их пухленькие щечки, я получил свидетельски подтвержденную справку, в коей я потом вместо «оного», из девяти букв состоящего, аккуратно стерев его, на машинке буква в букву напечатал: «Арцыбушев А. П.». Справка об окончании десяти классов есть!
Свободное копирование
