Лет в 10—11 Борис вдруг увлекся церковною службой. Недалеко от нас на углу Минской и Социалистической улиц была маленькая церковь (она так называлась — Маленькая или гимназическая). В этой церкви он прислуживал. Был там общим любимцем и у священников и у прихожан. Старики говорили, что хорошенький, белокурый, кудрявенький, он очень подходил к церковной обстановке. Думаю, что его увлекала, именно театральность церковной службы. Отец наш был религиозный человек, может не больше, чем большинство его знакомых, но все—таки в церковь ходил и детей водил. Но он умер, когда Борису было около семи лет. Мама же в церковь и до революции не ходила. Третье поколение медиков в своей семье (ее дед, наш прадед был полковым лекарем), она в бога не верила. Выполняла только церковные обряды, обязательные в дореволюционной России. Поэтому, мне кажется, в его церковных увлечениях вряд ли была религиозность, он просто играл в церковь. Это я уже хорошо помню. У нас было большое нарядное крыльцо, маленькая веранда, вот оно и представляло собой церковь. До самого пожара в 1944 году на этом крыльце были видны кресты, нарисованные в то время. Вторым помещением церкви был большой погреб, который был у нас во дворе, вернее, его наземная часть. В дверях этого погреба появлялся Борис с платком на спине, завязанным впереди на шее двумя концами, впереди полотенце — все это изображало священническое облачение. В руках лампадка на длинных цепочках (кадило), в ней горячие угли и какая—то трава.
Мама сдавала сад в аренду. Днем его сторожили две девочки, ровесницы Бориса. Вот они и были молящимися. Они становились на колени, а он размахивал над их головами лампадкой — «кадилом». Я помню эту картину со стороны, значит, в число «молящихся» я, почему—то, не принималась. Меня уже в церковь не водили и молитвам не учили. Возможно, мама запретила ему дурить мне голову. Помню, но очень смутно, он в столовой учил меня креститься, а мама подошла и увела меня. Возможно, и сказала ему что—нибудь, но я не помню. Так или иначе, но я была только зрителем этой игры. Дома эта игра была предметом шуток, а Бориса называли миссионером. Девочки были еврейки, ужасались этой затее, не соглашались молиться, а Борис заставлял их. Летний день долог, девочкам в саду скучно, и, в конце концов, они сдавались, а потом и сами увлекались игрой. И вдруг, именно вдруг, Борис записался в пионеры, и все увлечение церковью кончилось. Старшие сестры рассказывали, что все именно совершилось вдруг. Вдруг Борис стал воинствующим безбожником. В столовой, в углу, на месте иконы, был повешен портрет Ленина. И случалось так, что мамины клиентки, особенно деревенские, входя, крестились на этот портрет.
