Смерть Копейкина

 Работая в лаборатории кабельных линий связи, моей матери часто приходилось выезжать в командировки на разного рода измерения. В далекие города, вроде, Горького или Вышнего Волочка отправлялись на поезде и использовали тамошнюю аппаратуру, а по Московской области колесили на своем автобусе и со своей аппаратурой.

Тогдашние приборы были безумно тяжелыми. Рассчитанные на военный режим работы, они имели прочный металлический корпус, да к тому же хранились в массивных деревянных ящиках, что делало их еще более неподъемными. Для электропитания использовали аккумуляторы, подобные тем, что стоят в каждом автомобиле, но раза в два больше и раза в три тяжелее. А ведь к каждому прибору нужен был не один, а два аккумулятора – на тот случай, если один разрядится, а измерения еще не закончатся

И всю эту тяжесть таскали молодые девчонки, в том числе и моя мать, поскольку мужчин после войны не хватало на все профессии. В основном они работали на самых тяжелых должностях. Хорошо было тогда, когда ездили вместе со спайщиками, среди которых были только мужики, которые и носили аппаратуру. Но такое было не всегда, поскольку измерения зачастую проводили без распайки.

Шофером автобуса, который перевозил сотрудников, был некий Копейкин, имя которого моя мать позабыла, а вот фамилию забыть не смогла, поскольку она идеально отражала его характер, ведь Копейкин был скуп. Причем скуп как Гобсек, жадничая не только для других, но, главным образом, для себя. Если он что-то ел, то ни одна крошечка не пролетала мимо рта. Одевался он в старые сильно поношенные вещи. И, подобно большинству болезненных скупцов, не любил людей, особенно тех, кто мог себе позволить то, на что он жадился – съесть повкуснее, одеться получше, другу помочь. Поэтому и вел достаточно замкнутый образ жизни – в автопарке ни с кем не дружился, да и к нему никто не тянулся, ведь он был скуп не только на материальное, но скупился и на духовное – на внимание к людям, на доброе слово, да и просто на то, чтобы выслушать человека. Этакий «человек в футляре» собственной скупости.

А уж попросить у него помочь что-то сделать – было большей глупостью, чем искать воду в пустыне Сахара. Он делал только то, что было предписано должностными обязанностями – водил машину. И все! Ремонтировать он ее не ремонтировал – считая, что это должны делать слесаря, даже грязь не желал подмести, говоря, что водитель – не уборщица. То что он не помогал своим собратьям по автопарку – на это все смотрели сквозь пальцы. Уважение к водительской профессии тогда было большое и многие шофера задавались. Но то, что он не помогал женщинам-измерителям раздражало, и к Копейкину людское отношение было сверхнегативное. Терпеть – терпели, но в душе презирали.

Водителем он был скверным, хотя сам себя считал асом, поскольку его портрет, как самого экономно расходующего топливо водителя, из года в год висел на доске почета автобазы. За сбережение топлива давали премию, поэтому Копейкин бился за каждый миллилитр.

Двигаясь под горку, он выключал двигатель и катился до полной остановки – вот как ему удавалось экономить бензин. А если ему говорили, что он замучил своей жадностью, то Копейкин стращал пассажиров тем, что заставит их тащиться в город пешком, поскольку, как он выражался: «автомобиль – вещь тонкая, она и сломаться может». Один раз он пережадничал и выключил двигатель слишком рано и не доехал до вершины подъема. Так заставил пассажиров толкать его автобус, наотрез отказавшись заводить двигатель, экономя бензин. «Или – толкаем, или – стоим» – таков был его улитиматум. Многие смеялись, что Копейкин готов запрячь людей в свой автобус чтобы сэкономить сто процентов бензина и получить Героя Соцтруда. Но, при всем при том, ему старались не перечить. В те годы к разного рода чудачествам и чудакам относились терпимо, поскольку после войны было много «контуженных» и к различным идиотским выходкам народ был привычен.

Ездил он медленно, а, если его поторапливали, особенно спайщики, которым хотелось попасть побыстрее домой, чтобы выпить после тяжелого рабочего дня, то он произносил хрестоматийное: «тише едешь – дальше будешь» и продолжал еле-еле тащиться. Уговорить его ехать быстрее было невозможно. Одни считали, что он упивался своей властью над людьми, посмеиваясь – успеете напиться, поросята, были бы трезвенниками как я, тогда и торопиться незачем! На что ему много раз отвечали, что, коли не пить, то и жить, собственно, не зачем. Но он только усмехался в ответ на это, какой-то тонкой злобненькой усмешкой. Другие уверяли, что Копейкин многочисленными экспериментами установил оптимальную скорость движения при которой меньше всего сжигается бензина и теперь ездит только на ней. Кто был прав никто не знает, но мне кажется присутствовало и то, и другое.

Но народ был не очень злоблив – над Копейкиным смеялись, иной раз даже издевались, но начальству никогда не жаловались, поэтому он продолжал изговляться на все лады.

Не знаю к чему бы это все привело, да вот незадача – случился у Копейкина аппендицит, да такой нехороший, что привел к перитониту и он чуть богу душу не отдал – спасибо уже появившимся в то время антибиотикам, а то бы умереть ему в горячке.

Существует такое поверие, что когда душа человека покидает тело, то в небесах открывается дверь, через которую она (то есть душа) устремляется к богу. Так было всегда, пока не появились врачи и бездушная медицина. Ведь шаманы и ведуны никого не лечили, а договаривались с духами, поэтому дверь в небесах не открывалась. Медики же начали травить людей лекарствами, а следовательно удерживать вылетающую и даже возвращать уже вылетевшую душу обратно в опустевшее тело. Но небесная дверь остается открытой все время, пока идет борьба за жизнь человека. Вот тут-то у некоторых ушлых душ появилась возможность удрать с небес. Зечем они это делают? Видимо плохо у них там, на небесах, а если бы было хорошо, тогда бы не цеплялись так за жизнь старые и больные люди. Получается так, что страдать и мучатся ЗДЕСЬ, лучше чем блаженствовать ТАМ. Да-да. И так, пока одна душа барахтается между телом и небесами, другая, очень ушлая душа, может удрать с небес, пихнуть мятушуюся душу в сторону небес, а самой ворваться в тело. Ура! Врачи говорят о том, что спасли человека! Но кого? Их это не волнует! Их удел – тела, как у могильщика, а забота о душе – прерогатива священников.

Это, конечно, всго лишь поверье, и на него можно было бы не обращать внимания, да вот только уж очень часто люди, перенесшие тяжелые заболевания, находившиеся какое-то время в состоянии того, что называется – между жизнью и смертью, а также те, кто пережил клиническую смерть, после выздоровления становятся совершенно другими людьми. Меняется их менталитет и характер, жизненные взгляды и моральные принципы. Удивительно? Удивительно! Но – факт!

Так вот и Копейкин вернулся из больницы совсем иным. Перестал жевать в одиночестве свой завтрак, завернутый женой в старую газетку. Стал более общительным, перестал гоняться за экономией топлива и, самое главное и, одновременно удивительное, для тех, кто знал прежнего Копейкина, было то, что он стал помогать людям. Что, в конце концов, вернуло его в ту могилу, откуда его вытащили врачи, не спросив на то разрешения высших сил.

Если бы он стал давать людям взаймы может быть и пожил еще, а он стал помогать людям физически. То молодому шоферу покажет как у ЗиСа гайки подкрутить, то за инструментом сбегает – удивлялась на него автобаза и, покручивая пальцем у виска, говорила, что «закатились у него шарики за ролики» – была в то время такая расхожая фраза. Но еще более странное, что заметили за ним окружающие, было то, что он стал шутить! Вот такого уж точно за Копейкиным никогда не водилось! И улыбался он несвойственной для него широкой улыбкой.

Прошло уже почти около полугода, как он выписался из больницы. В тот день пришлось ему везти каких-то молодых девушек-измери­телей. А девчонки попались совсем тощие, хилые и неуклюжие – стали вытаскивать аппаратуру через узкие автобусные двери да уронили прибор на ступеньку. Застрял ящик – ни вынуть не могут, ни затащить обратно. Увидел то Копейкин, выскочил через водительскую дверь – разогнал девок, вытащил аппарат, донес до места, поставил, да еще и аккумуляторы притащил.

Но на обратном пути пожаловался он, что устал как-то необычно сильно даже есть ему не хочется и предложил девчатам свой обед, завернутый в традиционную старую пожелтевшую газетку. Девушки не отказались. Они, после работы на свежем прохладном воздухе, съели бы что угодно и сколько угодно. А на утро проснулся Копейкин с высокой температурой. Вызванный врач поставил диагноз простуды, но к вечеру у него начались сильные боли в животе. Скорая отвезла его в больницу, но спасти вторично не смогли – разошлись швы от недавней операции – поутру он умер.