Свидание

Будут годы военной службы там, в Германии. По сей день случается у меня дежурный сон, правда, теперь реже: я всё служу, служу...А всего-то было без малого семь лет с р о ч н о й службы , из них пять — в Германии. Вот так мы тогда служили. За тех, что полегли. И за тех, что подрастали дома, чтобы заполнять вакуум, образовавшийся с уходом в чёрную дыру миллионов и миллионов.

В сорок восьмом мне дадут в виде поощрения краткосрочный отпуск: на десять суток — к родным. Десять суток чистого времени, зафиксированных в местном военкомате, дорога — не в счёт.

На Франкфуртском вокзале в Берлине я возьму штурмом верхнюю — бывшую багажную — полку раздрызганного общего вагона пассажирского поезда под названием «пятьсот весёлых». Пересеку в этом поезде Польшу. На одной из станций на соседнем пути окажется встречный состав с немцами-военнопленными, без вооружённой охраны: немцы будут возвращаться домой. Побеседую с ними, из двери в дверь. Вполне дружелюбно. Удивлю своим немецким: да, годы, годы, чему только не научишься... Возможно, в эшелоне окажется крикливый кривоногий Фаттер? Или унтер-офицер люфтваффе, что не стал драться тогда на Широкой? Или тот, что не выстрелил из парабеллума, когда Юрий встал на защиту своей Лиды?.. Немцы — они ведь разные. Как и мы, русские. (Повторяюсь...Простите, возраст...) Они только более дисциплинированны, более законопослушны. Их к этому приучали столетиями. В итоге, это уже, как говорится, в крови. А мы разболтанны, и это тоже находит своё объяснение в смутных временах, как неотъемлемом элементе всей нашей — по сей день — истории...

На Гданьском вокзале Варшавы я выйду размяться, пройдусь по временному дощатому перрону вдоль приземистых бараков, заменивших каменные постройки. Разгляжу вдали полуразрушенные башни костёла святого Флориана и чуть левее — макушку православной церкви. Там, рядом, наш дом, там прошло детство. Слегка защемит сердце.

В огромном шумном вокзале пограничного Бреста я дождусь рабочего поезда на Здолбунов. В изношенных дачных вагончиках будет темно и пустовато. Из Здолбунова доберусь с ветерком на площадке товарняка до Дубно, спрыгну на ходу.

До дома и родных останется меньше сорока километров. После года войны, после лет разлуки — хоть пешком иди. И я отправлюсь пешком. Но подвернётся, подберёт меня на шоссе попутная старенькая полуторка, ГАЗ-АА.

И где-то посреди этих километров газик обдадут из лесу пулемётной очередью. Сидя в соломе спиной к кабине, я увижу, как полетят щепки от борта и появятся в нём три безобразные воронки. Водитель наподдаст, и мы проскочим.

... С нашего пригорка прибежит, запыхавшись, сосед-сапожник:

— Александр Васильевич! Скорее! Там от Дубенской рогатки идёт ваш сынок Ромка! У него хорошие юфтевые сапоги, на гвоздях! Он старшина, у него медали. Он подрос, ваш Ромка. — Новости в маленьком городке распространяются со скоростью, не укладывающейся в рамки физических законов.

Так я вернусь, и на нашем пригорке меня встретят и обнимут родные.

Дома я обнаружу свежую прореху в своём вещмешке и изуродованные пулей гостинцы.

И ещё я обнаружу у койки Юрия автомат ППШ со снаряженным диском, а в ящике тумбочки — ручные гранаты. Шла телефонизация района, Юрий — начальник узла связи — часто ездил в село, и этот инструмент был ему необходим. Всё ещё необходим.

За столом Юрий, хмуровато улыбаясь, расскажет немало историй сродни фронтовым. Мы будем выпивать на равных.

Думаю, это был счастливый миг в жизни отца: сидеть и слушать своих слегка захмелевших сынов, солдат Родины.

А на следующий день мы, начистив сапоги, пойдём втроём — отец, Юрий и я — в город. Вдоль молодого парка, там, где было гетто. Вдоль аккуратно побеленных домов, которые выстояли всю ту долгую ночь. Вдоль прибранных, зазеленевших пустырей и наметившихся уже новостроек.

Мы будем шагать в ногу.

Остановится знакомый, вежливо приподнимет шляпу и скажет:

— Здравствуйте, Александр Васильевич! Какие у вас сыны!

И я буду рад за отца.