Комендант города внимательно изучает моё предписание, потом — меня самого.
— Так ты и в самом деле можешь по-немецки? — В голосе его — нескрываемый скепсис. «Похоже, не тот у меня вид...» Я не по-уставному молча пожимаю плечами. Мол, им там виднее...
— Ну, это мы проверим сегодня же.
На моём предписании появляется косая резолюция: «Принять с 15 мая на все виды довольствия, включая фуражное. Майор Зозуля». «А начальник-то шутник», — думаю я, делая налево кругом. И опять вспоминаю старшину. И того коня.
В тот же день у военного коменданта Ораниенбурга совещание. Приглашены (вызваны?) представители городского управления и бургомистры близлежащих общин. Многие впервые в русской комендатуре и чувствуют себя явно неуютно. К счастью, я уже прибыл, так что разрядка напряжённости — detente — теперь вопрос ближайшего времени.
На повестке дня — продовольственное снабжение населения. Кто-то отмечает нехватку молока... Комендант велит сказать, что в первую очередь следует обеспечить ежедневную выдачу молока детям и женщинам, ожидающим ребёнка.
Для долгих размышлений времени нет. Взоры представителей местной администрации устремлены, с надеждой, на меня. И я не подвожу:
— Kinder und tragende Frauen sollen jeden Tag Milch erhalten! — Фраза мне нравится: стилистически и логически хорошо построена, коротко и ясно — kurz und klar.
Некоторое время все молчат. Потом в углу кто-то хрюкает, и раздаётся всеобщий хохот. Хохочут господа бургомистры и одна фрау бургомистр, смеются господа служащие городского управления. Я не смеюсь. Комендант — тоже. Он, прищурив глаз, изучает меня не без любопытства.
Одним из первых успокаивается бургомистр Ораниенбурга, седовласый респектабельный мужчина.
— Господин переводчик, — произносит он, — «tragende» — термин, употребляемый по отношению к скоту (коровы и так далее, понимаете?). В данном же случае следовало бы воспользоваться термином «schwangere». «Беременные женщины», а не...ха-ха!...Извините, фрау бургомистр!...А не «стельные». Понимаете?
— Das ist zum Lachen, nicht wahr? Смех да и только, — говорит майор. — У малыша ( «Откуда ему, чёрт побери, известно, как меня обозвал старшина?») едва ли была на фронте возможность изучать тонкости различий между обоими терминами. Ты когда был в последний раз в школе?
— В сорок первом, в июне...
— А потом?
— Потом была гитлеровская оккупация, учиться не разрешали. А после освобождения я ушёл воевать.
Всё это было сказано по-немецки. Для них. Потом помолчали.
— Учиться надо, понял? — Это предназначалось уже мне, по-русски.
Совещание продолжалось. Майор снова начисто забыл немецкий, а я парился дальше.
Как мне стало известно впоследствии, майор Зозуля — кандидат философских наук. Он преподавал в одном из московских вузов и ушёл воевать добровольцем, с ополчением, осенью сорок первого года. Так что в отношении того, надо или не надо учиться, он был в курсе.
Меня вскоре перевели в комендатуру района Нидербарним, куда входил и Ораниенбург, в Бернау. Мне показалось, что майор отдавал меня неохотно. Вероятно, я был небезнадёжен в его глазах. Но приказ есть приказ. Благодаря таким, как он, годы военной службы были для меня годами постоянного учения. Годами накопления богатства. В итоге, к концу службы в Германии я буду говорить по-немецки почти как на родном языке. Такой запас, как пошучивают в армии, карман не трёт. И есть у нас не просит. Дальше — что-то про монаха, нелитературное...
Свободное копирование
