Возвращение - 1

Ранняя весна сорок четвёртого. По булыжникам Широкой, затянутым жирной грязью, идут наши. Солдаты Красной Армии идут на запад.

Тогда, первого июля сорок первого, на восток уходили молодые парни, ладно обмундированные, в касках, с самозарядными винтовками СВТ, гранатами. Шли недолго, несколько часов. Протарахтели повозки, прошло несколько грузовиков, несколько танков. И всё...

И вот наши по той же мостовой идут на запад. В разномастных шинелях и бушлатах; кто в обмотках, кто в сапогах, кто в каске, кто в ушанке. Идут не в ногу, даже вроде бы и не в строю: одни по мостовой, другие по тротуару. Но ведь — на запад! Большинство с автоматами, у кого — на груди, у кого за плечом, стволом вниз. По двое несут длинные ружья. «Пэтээр», — объяснил парень, присевший поправить обмотку. Объяснил, называется... Похоже, ровесник мне, ростом чуть ниже, на погоне две полоски. Шинель зелёная, сукно добротное.

— Второй фронт.

— Что второй фронт?

— Шинель, говорю, второй фронт. Союзники подарили, Черчилль прислал. Вместо второго фронта. Понял?

— А-а! Понял. Здорово!

— Здорово, не здорово, а и то ладно. Сам-то русский, что ли? Чешешь по-нашему. Какого года?

— Что какого года?

— Лет сколько, говорю.

— А-а! Двадцать шестого, восемнадцать будет.

— Ну, скоро пойдёшь.

— А вы... ты какого года?

— Двадцать пятого. Скоро год, как воюем.

— А в этом ... диске — сколько патронов?

— Всё расскажут, будь спок.

Мы шагали рядом, он догонял своих.

— Хотите закурить? Сигареты, они мне ни к чему...

— Фрицевские? Это что же, они вас тут сигаретами снабжали? — хмуро оглядел, взял пачку из протянутой — куда её денешь — руки и пошёл, не оглянувшись.

Шли молодые и пожилые, усатые, небритые, иногда оглядывали, обменивались замечаниями. И постепенно возникло — никак не прогонишь — ощущение, что я-то для них чужой. Я для них — зритель, праздношатающийся. А они — при деле. Они идут по мостовой, по булыжникам, в набухших мятых шинелях, усталые, может быть голодные. Идут — куда надо. А я — на тротуаре, в стороне.

Незаметно возникло и закрепилось тягостное чувство, кажется, стыда — за эти сигареты, за то, что — зритель. И зависти? Это же идут победители, те, кто может говорить: наше дело правое, победа будет за нами. Забрызганы грязью, серые лица, никакого в глазах огня. Но идут вперёд, на запад и неуклонно теснят всю эту безотказную машину. С Кавказа, от Сталинграда, чёрт знает откуда — теснят и теснят. К тому же всё быстрее и быстрее.

Конечно, мы остались тогда здесь не по своей вине и не по своей воле. Нас не признали своими. Папин арест... И всё произошло так внезапно тогда, в первые дни войны... Но теперь? С ними надо идти, по мостовой. Чтобы иметь право на злость, на гордость, на такой автомат. А папа, мама? Даже подумать страшно. Но ведь папа сам пошёл в девятнадцать на войну, вольноопределяющимся. И всегда гордился этим, ранениями, Георгиевским крестом — такой редкостью на груди офицера, орденами, «золотым оружием». Тем, что служил России. Хотя потом ему за это никто «спасибо» не сказал.

Наш военрук, тот, в сорок первом, с «пилой» в петлицах, был ворошиловский стрелок. И может быть он успел выпустить из нашей школьной мелкашки хотя бы одну пульку. И уложить хотя бы одного врага. И тем самым приблизил этот мартовский день сорок четвёртого, когда мне надо немедленно решить, прежде всего для самого себя: ждать ли от других мщения за всё, что творилось на нашей земле и повсюду все эти годы или идти самому, с таким вот автоматом.

Им будет очень тяжело. Но ведь в душе отец одобрит и будет гордиться? Ведь он тогда, в четырнадцатом, был мне почти ровесник. И думал, наверно, так же, как я сейчас. Хотя представить его себе могу только взрослым. Почему так?

Пехота жмётся к обочине, окончательно перебирается на тротуар. Её обгоняет колонна машин: трёхосные грузовики со странными тупыми носами, маленькие юркие вездеходы, на сиденьях четверо, да ещё двое на крыльях, ноги свесили. Офицеры в ремнях, погоны со звёздочками... На плечо ложится рука. Рядом отец. Мельком встречаемся взглядами. Смотрим на войско, на нашу армию, которая идёт на запад. На запад! Там бубнит война.

Отец знает, о чём я думаю. И я знаю, что он знает: я должен туда. С автоматом.