Брат моей бабки, Давыдкин Александр Дмитриевич, был нрава крутого, вспыльчивого и при этом, к сожалению, его противников, обладал тяжелым кулаком и сильным ударом. Поэтому в спорах он постоянно оказывался победителем, а его оппоненты - в больнице.
При этому «пыльном» характере, обладал какой-то, прямо-таки, гениальной способностью к механике. Никакие механизмы не были сложны для него. Руки его обладали потрясающей точностью и чувствительностью. Он был амбидекстр, то есть абсолютно хорошо действовал обоими руками. А такие люди всегда отличаются какими-то особыми качествами. Бабка рассказывала, что собирая забор, надо было заколачивать много гвоздей. Так вот, Александр Дмитриевич, со словами: «надо отдохнуть» - перекладывал тяжелый молоток из правой руки в левую и продолжал работать. Поэтому и драться с ним было сложно - неизвестно какой рукой он нанесет сокрушительный удар. В быту он ремонтировал и грубые ходики и миниатюрные женские часы. Изготавливал крабовые замки и замки с падающим ключом. Придумывал хитроумнейшие приспособления не позволяющие открыть дверь, как например, паркетину которую надо было надавить, поворачивая ключ. По отдельности и друг за другом ни замок, ни паркетина дверь не открывали. И много-много других интересных вещей сделал он своими руками. Начав работу простым слесарем, он быстро вышел в рабочие высшей квалификации, стал зарабатывать неплохо, но тут началась война.
Война смешала все планы и перед дедом замаячила перспектива попасть на немецкий фронт со всеми вытекающими последствиями. Ясно было, что его способности не помогут избежать мобилизации. Война, едва начавшись, уже подходила к концу с полным нашим поражением. Немцы стремительно приближались к Москве и, испугавшееся донельзя, советское правительство бросало в качестве живого щита любого, в ком могла завязнуть пуля. Молодого, старого, умного, дурака - какая разница, главное, чтобы умирая, тот получил одну-две, немецких пули, тем самым сократив вражеский боеприпас и на минуту задержав наступление фашистских войск. Гибель деда была практически неизбежной.
Но перед войной Александр Дмитриевич, женился на Сунцовой Анастасии, родом из далекой Якутии. Приехав в Москву на съезд народов Сибири и Дальнего Востока, она каким-то образом познакомилась с дедом (подробности остались неизвестны где и как они встретились, в общем-то далекие друг от друга люди), влюбилась (естественно!) и осталась в Москве навсегда. Потом, уже разойдясь с ним, она стала членом какого-то Совета по национальностям и тихо-мирно дослужилась до персональной пенсии. Умерла она в очень преклонном возрасте. Но дело не в этом. Не желая отдавать своего мужа на немецкую бойню, она направила его к какой-то знакомой шаманке, которая заговорила его от «стрелы-пули» и от «тропы военной». На фронт дед все-таки попал, но в войска ПВО, то есть зенитчиком и всю войну охранял небо над Горьковским автозаводом. А поскольку фронт туда не дошел, то ни «пули» ни «тропы военной» он не познал. Помогла добрая шаманка.
Было в его характере еще одно качество - женолюбие. Причем неуемное. Женщины были его основной страстью. Женщин он любил, влюблялся серьезно и на всю жизнь. Но, встретив очередную женщину, влюблялся в нее, не прекращая любить предыдущую. Только официально он был женат пять раз, а количество его подруг и любовниц не поддается счету. До самой смерти, сохраняв атлетическую фигуру и отличные физические качества, он любил спорт, особенно бег и лыжи. Даже выйдя на пенсию, в возрасте 63 лет, он нашел себе сорокалетнюю подругу, с которой ходил летом в походы, а зимой катался на лыжах. Но, к сожалению, эта идиллия длилась недолго. Буквально через три года, он заболел и умер. Что стало причиной смерти такого богатыря? Неизвестно! Мать считала, что его довела до смерти молодая подруга и лыжи. Но мне в это верится с трудом. Учитывая его «сверхсекретную» работу в Курчатовском атомном институте и уход на пенсию, то есть, тот факт, что курчатнику он стал не нужен, а знал он очень и очень много, поскольку, в отличие, от инженеров своими руками собирал и ремонтировал ядерные реакторы. И я, зная его способности, уверен, что такой реактор он мог собрать в собственном подвале, коли захотел бы. Так вот я думаю, что его, попросту говоря, убрали.
От своей первой, красавицы, жены Анны, дед имел сына Бориса, которому в наследство достались такие же умелые руки и такая же, бесшабашная, голова. Уже, после войны, он собрал себе мотоцикл из немецких обломков, на котором гонял по послевоенной Москве, пугая ее обитателей, в те годы больше привыкших к лошадям, чем к машинам. Моя мать, почему-то называла его дурачком. Почем - не знаю. О его судьбе ничего, кроме мотоцикла, мне не рассказывала. Он жил со сводной сестрой матери Ниной в одном доме, но с ней почти не общался.
Примечательным событием в его жизни было то, что он бросил пить и курить в один день. Правда, этот день был не самым лучшим в его жизни. Но - по-порядку. Надравшись как-то водки, он, как всегда, с кем-то поспорил. Спор кончился, естественно, дракой, точнее избиением, потому что противостоять Александру Дмитриевичу могли лишь единицы. Избиение привело к тому, что противник оказался в больнице в весьма тяжелом состоянии, а Александр Дмитриевич - в ментовке, также в весьма тяжелом состоянии, поскольку ему шили достаточный срок за тяжкие телесные повреждения. Но, слава Богу, все обошлось. Дед работал в Курчатнике (Институт Атомной энергии) и был там на очень хорошем счету, как слесарь высочайшей квалификации, поэтому дело замяли, но Александра Дмитриевича, для отстрастки, помочили из шланга дюжие мусора. Проспавшись, дед сказал, что он живет как собака, ведет себя как свинья и катится под гору. «Сегодня - замяли, а завтра – посадят» - решил он и бросил пить. А так, как у него выпивка всегда связывалась с курением, то в этот же самый день он бросил курить. И, прожив еще 25 лет после этого, он так ни разу не выпил и не закурил.
И еще одно. Внешне, лопоухий, с большими темными глазами, он, действительно, чем-то был похож на еврея. В компаниях его часто называли «жидом», что приводило к двум ответам. Если компания была «своя», то есть чисто мужская или из близких людей, то он вставал из-за стола, вынимал из штанов свой член (который по свидетельству очевидцев был у него внушительного размера) и начинал им размахивать над столом, чтобы все убедились, что он не относится к «обрезанным». Ну, а если, это было сделать неудобно или, нагрузившись, ему было лень вставать из-за стола, то он бил «в репу», вопрошая: «Видал такой кулак у еврея?»
Мать моя его не любила, поэтому, когда он умер, на похороны не пошла (апеллируя к тому, что не хочет видеть его молодой подруги) и я не в курсах на каком кладбище он похоронен и сохранилась ли его могила вовсе. Но - земля наш общий «вечный» дом и не важно, где он похоронен, а главное, что он жил и мы его помним. Мир праху.
К сожалению, из-за мамкиной неприязни, я был у деда только один раз, Но помню, что его квартира произвела на меня какое-то фантастическое впечатление. Как будто бы я попал в гости к волшебнику. Чего такого необычного у него не было. Помню какой-то необыкновенный глобус с лупою и подсветкой (не изнутри, а снаружи). Какие-то необыкновенные резные шкафчики, откуда мой дед доставал всякие странные предметы. Но что поразило меня до глубины моей детской души, так это бинокль. До той поры настоящий полевой бинокль я видел только в кино. Я здесь я мог подержать его в руках и посмотреть через него в окно на главное здание Курчатовского института. Фантастическое впечатление для второклассника. Я несколько раз просился снова к деду, но мать отказывала мне, а тут дед и помер. Не стало волшебника, не стало и сказки.
Пока не забыл, скажу, что он жил в доме, на площади Курчатова рядом с главным входом в институт, там, где впоследствии поставят так называемую «Говорящую голову» - памятник Курчатову. Дом этот выходил полукругом на площадь и имел на первом этаже небольшой кинотеатр «Восток». А дед жил, вроде как на третьем этаже с угла, окнами на будущий памятник. На площади Курчатова было тогда троллейбусное кольцо с конечной 44 маршрута.
Свободное копирование
