По возвращению из отпуска меня назначили строительным мастером с окладом 700 рублей. По должности я уже относился к инженерно-техническому персоналу. Еще до назначения на эту должность я интересовался работой мастера, ведением документации, выпиской нарядов, составлением отчетов. Начальник планово-производственного отдела Кудрявцев Михаил Васильевич научил меня составлять сметы. Его жена работала главным бухгалтером.
Михаил Васильевич был грамотным инженером. В то время разрешалось составлять сметы частным лицам, им платили из расчета до 2% от общей сметной стоимости. Михаил Васильевич составлял сметы не только для своей организации, но и для других. На этом деле много зарабатывал.
Мы с ним сошлись характерами. Он однажды меня попросил, чтобы я ему помог переписать несколько экземпляров. Я согласился. Взял его работу на дом. Вместе с Таней все переписали. У Тани подчерк был хороший, и писала она быстро, грамотно. Вот с тех пор вместе с ним стал составлять сметы, их переписывать. После войны печатных машинок не было. В маленьких организациях все делалось от руки.
Когда меня назначили мастером, полученные знания мне пригодились. Как закрывать наряды я уже знал, работая управляющим домами наряды, для оплаты труда рабочим, закрывал сам и списывал стройматериалы.
Вот так в течение года моей работы в НГЧ я стал строителем, руководителем. В моем распоряжении было двадцать опытных квалифицированных рабочих: столяра, штукатуры, маляра, печники. Мне приходилось давать им работу и спрашивать с них за сроки и качество выполнения.
Хотя я сам особенно не был компетентным в этой работе, как практически, так и теоретически. Но благодаря моему желанию и любви к делу, трудности с терпением преодолевал. Я не стеснялся, что являюсь мастером, учился у других. Рабочие мне охотно помогали и никогда меня не подводили. Все делали на совесть.
Я со своей стороны, как руководитель, проявлял заботу о них. Старался всегда обеспечить фронтом работы, материалами, транспортом. Создавал условия для выполнения работы, а, следовательно, укреплял их заинтересованность к выполнению плана, чтобы получить хорошую зарплату.
Мне было поручено отремонтировать заброшенный домик. Раньше там размещалась железнодорожная кинофикация. Домик состоял из двух комнат, кухни 16 м2 и спальни 18 м2, кроме этого там был холодный тамбур с кладовой. Домик этот можно назвать жилым особняком с надворными постройками, сараем, туалетом. Он был деревянным старым строением, типа железнодорожной казармы царского времени.
Этот домик себе облюбовал директор железнодорожного клуба, так как он находился рядом с железнодорожным парком и входил в его ведомство. Директор разошелся с женой, и ему требовалась квартира. Он договорился с начальниками из отделения дороги и нашего НЧГ, чтобы этот домик привели в надлежащий вид. Требовалось в основном произвести штукатурно-малярные работы внутри самого здания.
Время было зимой. Я руководил ремонтом. Директор Головин часто навещал место работы, интересовался ходом дел. Иногда делился с моими рабочими своими мыслями. Ему вроде бы нравился этот домик, то вдруг высказывал противоположное мнение:
-Что я буду делать один в этом доме? Печку надо топить. Дом стоит на отшибе. Здесь могут обворовать.
Мои маляра люди были хитрые, его еще больше запугивали.
-Зачем вы сюда переходите в эту дыру.
Он после разговоров уезжал совсем расстроенным.
Я однажды пришел к рабочим посмотреть, как идут работы. Женщины мне все рассказали. Что Головин не очень-то настроен сюда переезжать.
-Вот вам бы, Михаил Андреевич, взять этот домик. Все же у вас семья, четыре человека и пятый ожидается, а живете вы в одной 14 м2 комнатке.
Я подумал: не плохо было бы. Пришел домой поговорил с Таней. Она в принципе не возражала. Квартира у нас была действительно небольшая. Вера с Валей уже почти взрослые и еще маленький ожидается. Комната наша была угловая с северо-восточной стороны, холодная. Стены постоянно были сырыми.
Я решил со своим начальником посоветоваться. Рассказал ему, что Головин не очень хочет то переходить в этот домик.
-Может быть, я займу его самовольно, а вы будто об этом ничего не знаете. Но если нужно, станете ли вы меня защищать? Вам известно же в каких условиях я живу. Я раньше тоже не пожалел, отдал свою хорошую комнату нашему работнику, в виду того, что у него большая семья и старики. Вы же знаете Дьяченко, они сейчас живут довольные. А мне пришлось себя ущемить. В то время еще можно было терпеть. А родится ребенок, там жить будет совсем не возможно. Нельзя даже искупать, температура в комнате не поднимается выше 14-16 градусов тепла.
Так что, Василий Иванович, я, решаясь, занять этот домик. Пока он еще не отремонтирован. Думаю, большого скандала не будет. Пошумят и успокоятся. Но если уж что-то завяжется большое, соберусь и перееду тогда на старое место.
Мне в ответ начальник ответил:
-Договорились. Но смотри, не подведи меня. Делай, как хочешь.
Маляра уже заканчивали штукатурить спальную комнату. Осталось только ее побелить, убрать мусор и помыть полы. На другой день они приступили к кухне. В этот день пришел Головин, я как раз был там. Он говорит мне:
-Не очень здесь нравится. Дом стоит на отшибе и комнаты тесные.
Я ему советую:
-Зачем вам такие казематы на одного. Вы здесь от скуки пропадете. Вас здесь могут ограбить и даже убьют, и никто вас не выручит.
Опять его расстроили разговорами. Он ушел, а мы над ним посмеялись. Не хочется ему сюда переезжать, но никак не решится отказаться.
Я думаю про себя, надо сегодня переехать, а то завтра будет поздно. Вдруг еще надумает с кем-нибудь поменяться.
Рабочие в спальне помыли полы, покрасили окна. Я пришел домой и сказал Тане:
-Сегодня вечером будем переезжать, с лошадью я договорился. Мы с тобой переедим, а Веру пока оставим здесь. Если все уладится, тогда ее заберем.
Поужинали, слышим какой-то запах дыма. Прибегает соседка:
-У вас ничего не горит?
Мы отвечаем ей:
-Нет.
Но запах дыма чувствуется все сильнее. В нашем подъезде жил одинокий старик на втором этаже. У него прихватило водопроводную трубу, перемерзла труба в туалете. Он решил ее отогреть, поставил ведро с горячими углями на пол, а пол был деревянный. От этого угля загорелся сначала пол, а затем стенка перегородки, она тоже была деревянная. Сам старик, по-видимому, про ведро забыл, ушел в магазин. Двери закрыл на замок.
Пока разобрались, где горит, уже разгорелось по-настоящему. Охватило всю квартиру. Попытались тушить вручную, с ведрами не подойдешь. Воды близко не было. Из крана много не наберешь. Вызвали пожарных. Те тоже не могут подобраться. Лишь когда пришел паровоз, смогли затушить полностью пожар. Выгорела вся секция. Люди в панике стали выскакивать из квартир, выносить свои вещи.
Мы тоже все отнесли в сарай. Я потом пошел на конбазу, запряг лошадь, и с вещами под шумок переехал. Как говорится: не было счастья, да несчастье помогло. Мы с Таней ночевали вдвоем на новой квартире, а Вера на прежней.
Утром я ушел на работу. Головин что-то почуял, прибежал утром до работы посмотреть. Таня как раз что-то готовила на плите на кухне. Он поздоровался и спросил:
-Что наверно здесь ночевали? – видимо сначала подумал, что она рабочая топила печки, чтобы хорошо просыхала штукатурка. Но когда открыл дверь в спальню, то там увидел вещи: шифоньер, этажерку и прочее, он сразу остолбенел, и какое-то время не мог выговорить ни слова, а когда пришел в себя, спросил:
-Кто это переехал? Чьи вещи?
-Богдановы, - ответила Таня.
-Как он мог так сделать! На каком основании! – выбежал, и через несколько минут начались звонки моему начальству. Сначала звонил сам Головин, а потом звонил председатель Дорпродсоша, Силантьев, он был безногим, ему одну ногу отрезало поездом. Головин был работником Силантьева, заведовал клубами, они были приятелями.
Мой начальник меня яростно защищал на заседании Дорпродсоша, где выносили решение о выселении меня из квартиры. Он им прямо заявил:
-В принципе у вас ничего не получится. Он участник войны, член КПСС, квартирные условия не соответствуют семейному положению. Горком партии вас не поддержит, а его защитит.
Не смотря на предупреждение, они все же обратились в горком партии, но им согласие на выселение коммуниста не дали. Для выселения нужно получить санкцию прокурора, а прокурор эту санкцию не дает, так как нет согласия горкома партии. Они покричали и успокоились.
В этом домике мы прожили два года, а потом все же обменялись с Головиным на две квартиры.
Когда окончательно решился вопрос о нашем переселении, мы выписались с прежней квартиры, и прописались по месту нашего жительства. Домик, по сравнению с той комнатой, где жили раньше, для нас показался большим. Кроме двух кроватей, шифоньера, этажерки под книги и нескольких старых самодельных стульев, один из них еще сделал Танин отец, а другой я принес с работы, да двух простых, тоже самодельных столов, детской качалки, у нас ничего не было.
Из-за нашей бедной мебели квартира казалась совсем пустой.
К нам на квартиру попросились мои родственники, троюродные сестры Мария и Соня с мужем Сашей.
Саша был старше Сони на 10-12 лет, он служил лейтенантом в Красной Армии, уволился в запас. Он временно устроился слесарем паровозного депо, и одновременно написал заявление на работу в органы милиции. Пока проходила проверка его документов в высших инстанциях, решил поработать слесарем. Другой работы себе не мог подобрать, так как парень был деревенский, городской специальности, как и я, не имел.
Такова судьба нашего брата военного, в армии приходилось командовать взводами, ротами, и даже батальонами в критический момент, а на гражданке работу было трудно подобрать. Приходилось начинать с нуля. Кто виноват в том, что мы не научились грамоте, не получили специальность? Нас учили воевать, защищать Родину. После окончания войны приходилось браться за самую черновую и мало оплачиваемую работу.
А те, кто не нюхал пороха и всю войну просидел в тылу, не очень то любезно относились к нам, участникам Великой Отечественной войны, не старались оказать помощь с трудоустройством, а наоборот ехидничали и просмеивали нас.
Хотя мы имели большие льготы, но не всегда ими пользовались, так как власти на местах не очень добросовестно выполняли свои обязанности, а 1948-49 годах льготы для участников войны вообще отменили.
Все средства, по желанию народа, были направлены на восстановление народного хозяйства, разрушенного войной. Отменили даже праздник день Победы 9 мая, он стал рабочим днем.
Лишь только спустя двадцать лет со дня разгрома фашистской Германии 9 мая вновь стал праздничным. Всех участников войны наградили медалью: “Двадцать лет победы в 1941-1945 г в Великой Отечественной войне”. Начиная с того времени, стали восстанавливать заслуги и роль участников войны.
Свободное копирование
