Меня тогдашние парижские волнения не настолько захватывали, чтобы я для них только остался там на неопределенное время. Писатель пересиливал корреспондента, и я находил, что Париж дал мне самое ценное и характерное почти за целых четыре года, с октября 1865 года и по январь 1870, с перерывом в полгода, проведенных в Москве.
В Вене на первых порах мне опять жилось привольно, с большими зимними удобствами, не было надобности так сновать по городу, выбрал я себе тихий квартал в одном из форштадтов, с русскими молодыми людьми из медиков и натуралистов, в том числе с тем зоологом У., с которым познакомился в Цюрихе за полгода перед тем.
Припоминаю один инцидент, который впоследствии был связующим звеном с моим изучением нашего раскола старообрядчества. На вечернем журфиксе у священника Раевского я познакомился с одним русским химиком. Мы разговорились, и он мне как "бытописателю" рассказал про курьезных соседей своих по отелю -- депутатов старообрядцев из Белой Криницы, живущих в Вене по делу об освобождении их от воинской повинности.
-- Для вас будет занимательно потолковать с ними.
Мы с ним условились, когда мне зайти в его отель. Он их предупредит, а я их найду в столовой гостиницы.
Старообрядцы явились, один -- старец в монашеском клобуке и в лисьей шубе, другой -- плотный бородатый брюнет в поддевке. Старец был знаменитый Алимпий Милорадов, тот, что отыскал для Белой Криницы упраздненного греческого митрополита.
Они мне рассказали, что ждут здесь рассмотрения их "промемории" в Палате, что Бейст (первый министр) их обнадеживает, но они ему мало верят. От повинности они желают совсем освободиться, не только не попадать в солдаты, но даже и в военные санитары. Им хотелось, чтобы я просмотрел их "промеморию". По-немецки они, ни тот, ни другой, не знали, а составлял им местный венгерский чиновник -- "становой", как они его по-своему называли.
Меня они в первый раз не застали. Горничная доложила мне, что были какие-то "жиды" -- "juden" и оставили какой-то пакет. Это и была их "промемория".
Когда я с ней познакомился, я пришел в ужас от тех доводов, которыми составитель ее хотел убедить правительство. "Мы, -- стояло там, -- когда у нас власти хотели вводить оспопрививание -- наотрез отказались. У нас перемерло больше тысячи человек, а мы все-таки оспопрививания не приняли!" Нетрудно было представить себе -- какой эффект произвел бы этот аргумент на рейхстаг.
Я им переделал эту докладную записку и написал текст по-немецки с русским переводом. И когда мы в другой раз разговорились с Алимпием "по душе", он мне много рассказывал про Москву, про писателя П.И.Мельникова, который хотел его "привесть" и представить по начальству, про то, как он возил Меттерниху бочонок с золотом за то, чтобы тот представил их дело в благоприятном свете императору, тому, что отказался от престола в революцию 1848 года.
Они торопились домой, и я им послал докладную записку по почте, на что и получил от Алимпия благодарственное письмо от имени всего белокриницкого народа, где меня называли "адэмантом" и "любительным приятелем".
Свободное копирование
