Как раз к разгару успеха "Прекрасной Елены" мы и вернулись из Женевы. Эта прекрасная Елена -- Шнейдер, кажется, еще жива. По крайней мере я не читал нигде ее некролога. Ей должно теперь (в 1910 году) быть сильно за семьдесят. Она не гремела красотой. Голос был приятный-- и только, но без всяких претензий и на вокальную красоту. Когда я впервые увидал ее в театре "Varietes" в декабре 1865 года, она при своем появлении показалась мне белокурой, уже полнеющей женщиной "на возрасте" -- и только. Но она первая создала тот жанр, который тогдашние парижане определяли словами: "Le sublime du canaille". И в самом деле, это был "верх канальства", но умного, по-своему очень стильного, смесь жаргонного говора с полуциничными интонациями и своего рода искренностью во всех лирических местах.
Так уже никто и ни в какой стране Европы не играл и не пел, как эта бывшая палерояльская субретка. Все, даже знаменитые исполнительницы "Прекрасной Елены" (Гейстингер в Вене, у нас -- Кронеберг) были или слишком торжественны, или пресно фривольны, без грации, без юмора, без тех гримасок, которыми Шнейдер так мастерски владела. Те, кто видал у нас Лядову (она умерла без меня, и я ее помню только как танцовщицу), говорили, что у нее было что-то по-своему "шнейдеровское".
Режим Наполеона III, одобрительно относясь к оперетке, не понимал, что она являлась "знамением времени". Этот сценический "persiflage" перешел и в прессу и через два года породил уже такой ряд жестоких памфлетов, как "Фонарь" Рошфора и целый ряд других попыток в таком же роде.
И вся дальнейшая оперетка за целых сорок лет уже никогда не имела "афинской соли" оффенбаховской эпохи.
Свободное копирование
