18 января была прорвана блокада Ленинграда. Ленинградцы ликовали и плакали от счастья. У мамы по щекам текли слезы. «Слава тебе, господи», - говорила она – теперь нам, наверно, прибавят хлеба». Я давно замечала, что мама иногда втихомолку плачет. Когда я спросила ее об этом, она сказала: «В детстве я часто наказывала Леню, он рос большим озорником, а теперь жалею. Вот уехал мой мальчик, и я не знаю: жив он или нет». И вдруг в январе от брата пришло письмо. Из конверта выпала фотокарточка. Повзрослевший Леня в пилотке и гимнастерке смотрел на нас. Лицо его заметно округлилось. «Сыночек мой дорогой, - мама целовала фотокарточку, – вырос, пополнел. Слава тебе, господи». Леня писал, что у него все хорошо. Он живет в Сибири в Белокурихе и успешно учится в артиллерийской спецшколе. Уже потом мы узнали, что, когда освободили Киев, спецов стали распределять в артиллерийские училища Ленинграда и Киева. Леня просился в Ленинград, но ему отказали. Ночью, когда все курсанты спали, брат укрывался с головой одеялом и тихо плакал от обиды. В Киеве он прошел ускоренный курс училища, ему присвоили звание младшего лейтенанта и вместе со своими товарищами отправили на фронт в Германию. Пока молодые лейтенанты были в пути, окончилась война, и они въехали в поверженную страну победителями. Леня прослужил в Германии два года и в 1947 году приехал в Ленинград. Как передать то счастье, которое мы испытали, когда в комнату вошел высокий красивый лейтенант с большим чемоданом в руке, так непохожий на прежнего Леню. Мы кинулись к нему и не могли оторваться. Мама плакала навзрыд. Брат привез мне в подарок три модных красивых платья и серое осеннее пальто, а маме отдал 10 тысяч рублей.
После прорыва блокады прибавили норму хлеба: рабочие стали поучать по 600 граммов в день, а дети ежедневно по 400 гр. Теперь мама приносила домой целый килограмм хлеба, немного крупы, сахара, жира и варила щи из темной капусты с пшеном. С питанием стало немного лучше, но все равно было голодно. Немцы бомбили город реже, зато жестоко обстреливали, особенно в то время, когда люди возвращались домой с работы. Мать моей подруги Люси Рябчиковой работала водителем трамвая. Во время обстрела снаряд попал в вагон, и женщина погибла. На улице Салтыкова-Щедрина (бывшей Кирочной) стал работать кинотеатр «Спартак», и часто после школы мы ходили туда смотреть кино. Показывали документальный фильм «Ленинград в борьбе» о защитниках города и лишениях, которые переносили ленинградцы. Больше этот фильм я никогда не видела: его сняли с экрана. Говорили, что там были жестоко обнажены ужасы блокады: нечеловеческие страдания людей, истощенные лица жителей, горы трупов, пустые вымершие квартиры. В фильме меня неприятно поразил Жданов, возглавлявший тогда ленинградский обком партии. Он был полный и совсем не походил на голодающего ленинградца. Я как сейчас вижу шумный зрительный зал «Спартака», заполненный худенькими, бледными школьниками. После пережитой зимы какой радостью казалось нам кино и какими горячими патриотами своей Родины и Ленинграда мы были. Когда раненый Чапаев плыл через реку, ребята кричали: «Плыви, плыви!» Вождю монгольского народа Сухе-Батору подавали отравленную чашу, и зал взрывался: «Не пей, не пей!» В фильме «Свинарка и пастух» Глаша Новикова приходит с гулянья и, подойдя к столу, отрезает хлеб и наливает в стакан молоко. Какой голодный стон пронесся по залу: ведь мы совсем забыли вкус коровьего молока, и даже видеть его в кино было мучительно.
