Потехин тоже прощается и, подняв воротник огромной поповской шубы, медленно ковыляет к Чернышеву мосту.
— Пойдемте, душа моя, в контору, — предлагает Григорович. — Мне хочется кому-нибудь наговорить дерзостей. Мы идем через площадь.
— Видите, со стен вся краска слезла, — говорит он, — а красили в июле. Подрядчику жалко клея положить. То есть не жалко, а он нарочно, чтоб в будущем году опять перекрашивать. Я говорю Ивану Александровичу: удивительно, как его самого до сих пор не украли. Утром придут, возьмут, распилят на куски и продадут татарам, а чиновники по пятнадцати рублей в карман положат за продажу директора.
Но швейцар встречает нас известием, что служба кончена и все разошлись, а директор уехал зачем-то к министру.
— Ничего не делают! — пожимая плечами, говорит Дмитрий Васильевич.
— Шестой час, ваше превосходительство, — возражает швейцар.
— Я бы им показал шестой час, — бормочет Григорович. Мы выходим на подъезд.
— Вы домой? — осведомляется он.
— Домой.
— Я вас подвезу. Я тоже на Сергиевскую. Только дайте я вам выберу извозчика.
После выбора лошади и осмотра выражения лица извозчика мы усаживаемся в сани.
— Если ты хоть раз осмелишься ударить лошадь, — предупреждает Дмитрий Васильевич, — я с тебя живого шкуру спущу.
Извозчик обещает и трогает сытого мерина.
— Тише! Тише! — кричит Дмитрий Васильевич, — не смей гнать…
— Он сам бежит, ваше сиятельство.
— Не давай бежать. Не видишь, кого везешь? Не девиц на Масленой катаешь… Тихо поедешь — гривенник прибавлю.
Извозчик сдерживает лошадь. Но стоило ей дернуть, Дмитрий Васильевич стукал возницу кулаком в спину.
— Я тебя убью, мерзавец, — кричит он, и лошадь опять идет трусцой.
Свободное копирование
