Через некоторое время Иван Алексеевич добился того, чтобы меня перевели в другой барак (я его об этом даже и не просила). Теперь я жила в бараке «придурков». Там я познакомилась с очень милыми женщинами Верой Васильевной Качиашвили и Миной Яковлевной (фамилию не помню).
Обе они, инженеры-механики, попали в этот лагерь по спец-наряду, а прежде были в Джезказгане на «вышивалке». Там они делали тончайшую работу, например, вышивка крестом на крепдешине без канвы, т.е. считать ниточки. Почти потеряли зрение. Были осуждены как «Члены Семьи Изменника Родины» (ЧСИР). Мужья давно были расстреляны, а дети находились у родственников. Но так как им была запрещена переписка, то только подразумевалось, что дети живы и здоровы.
Милые эти женщины сразу приняли меня под свою опеку, и жизнь моя улучшилась. Они научили меня вышивать, а потом стали передавать часть своих заказов от вольных женщин. В первую очередь этим, запрещенным трудом пользовалась жена начальника лагеря, затем врач и т.д. За блузку с вышивкой во всей груди и на рукавах платили 300 г масла сливочного. Это было недорого, так как после такой работы мы сильно слепли. Нужно ведь было считать нитки крепдешина.
Вскоре по их совету я написала в Управление ГУЛАГа о переводе меня работать по специальности, т.е. на «шарашке». Но вскоре я забыла об этом заявлении.
Помню, как-то зимой я осталась в зоне, и в таких случаях заключенный прежде всего пользуется этим, чтобы постирать, починить и т.д. В то время у меня был сильный полиавитаминоз и ужасная цинга. Ноги постоянно гноились, отчаянно воняли, так как гной постоянно вытекал из голеней. Несколько раз я выходила на крыльцо, чтобы выплеснуть воду, но мороза не чувствовала, даже было приятно стоять на холоде, однако к вечеру сделался сильный жар. Померила температуру, оказалось 41,5 — пневмония. Меня поместили в больницу, благо она была тут же в лагере. Выжила я только потому, что у меня было пуховое одеяло. В палатах на стенках лежал толстый слой снега, вернее наледь. Колченогие койки без простыней, разумеется, имели только матрацы, набитые опилками, смерзшимися до такой степени, что их невозможно было перетряхнуть. Мне чудом разрешили взять свое одеяло. Через некоторое время я узнала, что в этой же больнице находится и Иван Иванович Богданов.
В больнице этой палаты врачами не посещались. Дополнительного какого-либо питания не было, только баланда и 400 г хлеба. Лекарств не было никаких, даже процедурной комнаты не было. Почти каждое утро, просыпаясь, я видела мертвеца с раскрытыми глазами и ртом, с которым накануне я разговаривала. С Иваном Ивановичем мы лежали валетом и только иногда взглядывали друг на друга, разговаривать не было сил.
Свободное копирование
