Наступило жестокое время — 1936 год. Все накалено, все в тревоге. Кооперативный дом все еще не был закончен. Отец мой, всегда тонко чувствующий пульс времени, на этот раз решил уехать из Москвы подальше — временно перевелся на Дальний Восток. Бросил свою любимую архитектуру. «Продался за деньги. Все равно то, чего хотелось бы делать, — не дадут, — говорил он, — а то, что предлагают, — это далеко от моих желаний». И действительно, ведь не столько строили, сколько разрушали. Взорван храм Спасителя. Отец видел в этом сходное с расстрелом царской семьи — самоутверждение власти и вызов обществу. Самоукрепление. Все перевернулось. Действительно, кто был ничем, тот стал всем. Если прежде наживались на строительстве железных дорог, и это приносило пользу стране, то теперь наживаются на продаже капусты или укропа в ларьке или на рынке, или принимая макулатуру.
В 1937 году папа приехал на несколько дней в Москву, озабоченный тем, что у нас до сих пор нет своего угла. Вскоре он купил под Москвой рубленый дом из трех комнат с огромным садом и теплой уборной. Он мечтал сделать из него впоследствии английский коттедж с гостиной и кухней внизу и спальнями наверху. «А если случится со мной что, — сказал он маме, уезжая, — у вас будет теплый угол, а место это вскоре станет Москвой». В следующий приезд его в мае он был арестован. Как он был прав, что бы мы делали без этого дома?
С этого момента окончилось мое детство, и начался новый этап жизни.
