С приездом в Москву у меня началась другая жизнь, новый период. Сколько я помню себя, я постоянно заводила знакомства, приводила своих друзей в дом даже тогда, когда была еще вовсе маленькая. Тогда родители моих друзей становились друзьями моих родителей. В общем, инициатива выбора друзей всегда оставалась за мной, хотя, как я уже и говорила, у нас дом всегда был полон. Помню такой случай, еще в Перми. Возвращаемся все поздно из театра, папа открывает дверь к себе в кабинет и тут же быстро ее закрывает.
— Что такое? — спрашивает мама, — привидение?
— Да нет, кто-то спит на диване.
— Катя, — спрашивает мама у домработницы, — кто там, в кабинете спит на диване?
— Не знаю, Нина Владиславовна, — отвечает та. — Спросили Георгия Трифоновича, а потом поужинали и сказали, что устали очень, лягут спать.
Моя мама своих друзей не имела, ее подругами становились жены папиных друзей. Такой была Мария Сергеевна Козмина, высокая интересная женщина, никогда и нигде не работавшая. Она, помню, входила к нам в дом всегда одетая по последней моде, в дорогих украшениях и громко вызывала: «Нина, где ты?» Муж ее работал вместе с моим отцом, был инженер старой закалки, тоже горел на пятилетках. У них был единственный сын Виталий, мой ровесник. Уже в пять лет наши матери — а я думаю, что инициатива исходила от Марии Сергеевны, — решили поженить нас в будущем. Я за это возненавидела Виталия, а заодно и его мать.
«Что боком-то смотришь?» — шутила Мария Сергеевна, чувствуя, что я, маленькая, хоть и играю с ее сыном и забываюсь в играх, но к ней никакой симпатии не испытываю, никогда не радуюсь ее приходу. «Все равно женю, — шутливо и грозно говорила она, нимало не заботясь о моей неприязни. — Чай стерпится — слюбится. Ты мне подходишь!» Знакомство моих родителей с семьей Козминых началось еще в Челябинске в пору первого расцвета нашей семьи, потом наступила пора длительных страданий. А потом наши семьи как-то снова оказались рядом в Свердловске, а потом, когда я уже была студенткой, и в Москве.
Мария Сергеевна была «из купеческого звания», как говорила моя мама, — родители ее были купцы второй гильдии, торговали в Москве и в Свердловске (тогда в Екатеринбурге) ювелирными изделиями.
Моя мама, верная старым традициям, тоже поощряла разговоры о том, чтобы наши семьи породнились, ведь шел 1926 год, и традиции были еще сильны.
У семьи этой неоднократно отбирали имущество, их часто сажали в тюрьмы по причине происхождения, да видно все не могли отобрать. Нет-нет, да и выплывет откуда-нибудь браслет с изумрудной змеей в валенке или серьги с сапфирами в старых сапожных щетках. Дом у них был поставлен на широкую ногу — прислуги, дача, лошади, а потом и машина. Кормили сытно и просто, никаких там разносолов, как у нас, мазурок или профитролей — этого не было. Мама говорила, что в какое бы время ни прийти к Марусе (так мама звала свою подругу), та всегда ее спрашивала: «Нина, щей хочешь?» — это было дежурное блюдо, любимая еда хозяев. А к щам прислуга подавала на тысячном золотом с инкрустацией подносе рюмку водки, а потом и самовар.
Своего сына Витьку (как она звала его) она отдала в военную Академию, и я возненавидела его еще больше.
Я уже говорила о том, что моя семья была очень гостеприимна, и отец мой имел друзей самых различных специальностей; кто только не перебывал в нашем доме, но вот военных не было никогда. Может быть, потому что в душе он был пацифист, да и таскание по разным тюрьмам и ссылкам не возбуждало желания завести знакомых из мира военных.
С детства, не зная почему, я не любила никакой формы и, вероятно, когда увидела Витьку в форме, возненавидела его еще больше. Витька же, верный мамин сын, покупал билеты в театры, и я ходила с ним из-за послушания, отношения все-таки были братские. Он был, в сущности, очень хороший и добрый мальчик. «Ну что ты, Нина, — говорил он мне, стараясь утешить меня, — раз родители уже назначили нам быть вместе, так тому и быть». А меня это все прямо выворачивало, в ярость приводило.
На мой день рождения, в 18 лет, он, помню, принес мне в подарок кольцо с сапфиром — это, конечно, была работа Марии Сергеевны, сам бы он не допер, да и где бы взял. И пришел-то, когда я еще читала в постели после ночного сна — самое сладкое время было у меня. Помню, подает мне это кольцо, а сам радуется и хочет меня обрадовать, но я, вместо того чтобы обрадоваться, вскипела и раскричалась: «Я тебе не кокотка, чтобы принимать такие подарки!» У меня в тот момент, как сейчас помню, всплыл в памяти рассказ Чехова «Хористка». «И вообще — меня не купить!!» — добавила я, еще больше распаляясь. Помню, он стоял расстроенный, чуть не плакал, а кольцо зашвырнул в угол. Потом долго его искали, пока нашли и вернули Марии Сергеевне.
Учась в Академии, он носил форму, но я строго-настрого запретила ему появляться в нашем доме в этой форме. И вдруг однажды на химфаке, в практикуме, стою я у лабораторного стола на коленях у нижнего шкафчика, ищу что-то и — о ужас! - вижу около себя сапоги, поднимаю глаза от сапог и не во сне, а наяву вижу — Витька! Собственной персоной, в шинели!
Беру его за руку и веду во двор (дело было зимой). Глаза мои мечут молнии: «Ты оскорбляешь университет своим солдафонским видом», — кричала я на него со слезами гнева и отчаяния. Какая же я была тогда дрянная девчонка!
В первые же дни войны его убили, и мы расстались с Марией Сергеевной навсегда.
Свободное копирование
