В общем, жизнь налаживалась, и так бы и остаться здесь — так нет. Как ни скрывал отец свой статус, образование выпирало наружу, и скоро его повысили. Взлет этот не обрадовал отца, а насторожил. Годы были 30-е. Часто бывавшие в нашем доме иностранные инженеры постоянно говорили о международных делах, о фашизме, о том, что грядет всеобщая беда... Позволю себе отметить, что никто из них не оказался предателем. И еще более тревожно стало, когда на Урал приехал Орджоникидзе. Отец мой, как начальник строительства, был представлен. После продолжительной беседы, осмотра плодов его деятельности и проектов на будущее ему было предложено перевестись в Москву. Что было делать? Отказ в те времена, даже для беспартийного специалиста, вызвал бы недоумение, потом подозрение, а затем и арест — для лучшей проверит личности... Приходилось соглашаться.
Папа согласился уехать с Урала еще и потому, что здесь его слишком хорошо знали, при случае всегда могли поковыряться в его прошлом, припомнить ему и диплом английский, и белую армию, несмотря на высокое положение. Наступило время гонения на старых «спецов» — людей, которые получили образование до революции и считались потенциальными врагами советской власти. О деле Рамзина у нас говорят дома. У папы появляется новый знакомый — инженер Семянников. Он из Питера, оказался на Урале с женой-красоткой, конечно, не по своей воле: или на время решил уйти в тень, или уже был сослан. Жена его, Наталья Иосифовна, или Туся, — бывшая актриса, яркая блондинка с длинными, умело подкрашенными тушью (которой тогда и в помине не было) ресницами. Морозными вечерами, когда у нас не было иностранцев, Семянниковы приходили к нам в гости. Папа снимал с Туей беличью шубку, а она зябко поводила плечами, облитыми матовым шелком, освобождала из фетровых бот свои маленькие стройные ноги, обутые в яркие цветные лаковые туфли. Я смотрела ни нее как зачарованная. Мужчины шли к папе в кабинет, оттуда были слышны тревожные голоса.
А теперь все как-то рушится, рвется эта, наконец-то с таким трудом налаженная жизнь — квартира, вещи, друзья, мои подруги, школа. Распродаем веши, выдаем Катю замуж за молодого папиного инженера, расстаемся со знакомыми и с минимумом вещей (в том числе и роялем) отправляемся куда-то в тартарары, к черту в стойло, в Москву. Уезжаем в неизвестность, где, как оказывается потом, нас ждут сперва разочарования, потом горе, смерть и трагедия, изломавшая жизнь всем нам.
Помню, как даже мне, двенадцатилетней девчонке, не хочется ехать в ненавистную Москву, мама тоже отговаривает: «от добра добра не ищут». Нет, папа неумолим! Как он мог не угадать, не почувствовать голоса своей души, этот тонкий человек, умевший угадывать чужие судьбы и так часто остерегавший своих друзей от неосмотрительных поступков! Как это могло случиться! Случилось. Нет пророка в своем отечестве.
Уже не помню, чем занимается папа, кажется, работает в Наркомате тяжелой промышленности. Мама, как обычно, с момента замужества не работает. Квартиры нет, снимаем комнату, правда, очень большую, но в коммунальной квартире на первом этаже у черта на рогах — шоссе Энтузиастов, которое тогда называлось Дангауэровская слобода. Это и сейчас-то дальний район, а уж тогда и вовсе. Папе подают машину, а мы с мамой ездим в центр на трамвае. Часть вещей уже в Москве приходится продать — все не умещается. Оставляем, конечно, рояль, мой уникальный письменный столик, папин кабинет и еще кое-что. Я сплю на кожаном папином диване вместе с Багирой.
Первым долгом мама возит меня по музыкальным школам, чтобы устроить, но меня нигде не берут при первом же прослушивании. Подготовка провинциальная, не соответствует, конечно, столичной. Но дело, как оказывается, не в этом. В Москве уже существует протекционизм, чего в провинции еще нет. Наконец, на площади Пушкина заведующая прослушивает меня и берет даже в свой класс. Сперва занимается со мной немного частными уроками, а потом переводит в школу. Зовут ее Ольга Семеновна Гальперина, она ученица Нейгауза. С первых же уроков я в нее влюбляюсь, езжу на уроки в школу, но чаще она приглашает меня к себе домой, я ей почему-то тоже понравилась. Живет она на Новинском бульваре в отдельной двухкомнатной квартире с выходом во внутренний сад, с деревьями, скамейками, клумбами и немосковской тишиной. Ольга Семеновна была красива и добра. Красивы ее сочные и нежные губы, прямой породистый нос, живые добрые глаза, тонкие руки. Она всегда модно и дорого одета, стройна и тонка. Дом — полная чаша. Дочка Нелли и муж военный. Это как-то неожиданно, в петлицах два ромба — значит, высокого ранга. У нас никогда не было в доме военных. Но он мне нравится, несмотря на то, что в те времена я уже, сама не знаю почему, не любила военных. Оказывается, что муж ее что-то вроде заместителя Тухачевского. Ольга Семеновна тоже любит меня, а также и ее муж, частенько привлекает меня к себе, и я чувствую, как от него исходит тонкий еле уловимый запах духов и свежести. Ольга Семеновна постоянно меня чем-то угощает, делается это ненавязчиво: «Ниночка, а у нас как раз чудесная рыба сегодня, давай поедим вместе? А потом будем заниматься». Для меня эти уроки музыки — праздник, из-за того, что каждый раз после урока Ольга Семеновна садится за инструмент (у нее «Блютнер») и что-нибудь мне играет. Она отличная музыкантша и кроме преподавания и директорства еще и дает концерты — играет со скрипкой и виолончелью Крейцерову сонату Бетховена и скрипичные и виолончельные сонаты Грига.
После уроков она кроме серьезных вещей, которые исполняет полностью, играет еще кое-что и объясняет, как нужно слушать и что слышать в том или ином произведении, словом, прививает правильный вкус, что делают совсем не все преподаватели. Я делаю заметные успехи, стараюсь для нее и, кроме того, под ее влиянием начинаю не только чувствовать музыку, как это было прежде, но и понимать ее, слышать по-новому. От этого мне хочется играть много, добиваться необходимого звучания и техники, как говорит Ольга Семеновна, «выговаривать каждую ноту».
Свободное копирование
