28 апреля. Сегодня Хапаев рассказал, что было вчера на просмотре. Придя в ЛОССХ, он на улице встретил Катуркина. Тот заявил, что просмотр его не касается, сел в авто с какою-то дамой и улетел. Зал, куда Хапаев внес свои работы, был полон. Просмотр кончался, хотя Хапаев пришел ранее назначенного срока. Его повели к столу. Проходя через толпу художников, он спросил: «А Рафаил здесь?» Его подвели к Рафаилу вплотную, и оказалось, что тот, с кем он говорил вчера, — не Рафаил, а кто-то другой. Тут же он заметил вчерашнего «Рафаила» — он стоял у окна. Показывая вещи, Хапаев взволнованно сказал: «Вот мои работы! Почему мне не хотят дать заказа?! А за худшие вещи заказы дают! Я требую ответа от вас, т. Рафаил. Я вчера говорил с вами, но оказалось, что это не вы! Больше я себя морочить не позволю! Вот мой пейзаж — такого вы и в Европе не найдете! Давайте прямой ответ, а там я буду знать, что мне делать, и добьюсь своего!» Он говорил все это в лицо «настоящему» Рафаилу. Тот сидел, опустив глаза. Сейчас же Н.Радлов сказал Хапаеву: «Я стою на вашей стороне и буду вас поддерживать!» Хапаев ответил: «На что мне ваши слова?! Я словам не верю! Меня не первый год словами за нос водят! Мне работа нужна, а не сладкие слова!»
Рафаил спросил Хапаева, желает ли он писать пейзаж на выставку 20-летнего юбилея революции? Хапаев ответил: «Считаю это достойным! Считаю это за честь и своим долгом!»
Снова Радлов сказал Хапаеву, что он целиком на его стороне и поговорит с Катуркиным, чтобы тот дал ему работу. Просмотр работ Хапаева кончился.
Хапаев спросил меня, какова моя оценка этому делу. Я ответил: «Пока вы хотели получить работу из кооператива, чтобы не сдохнуть с голоду, мы поступали правильно, по этой дороге можно было идти до т. Жданова и до ЦК партии. Но сейчас дело коснулось не только права на работу наравне с другими. После слов Рафаила вопрос встал в иной сущности: участие за плату на двадцатилетней выставке. Всякий рвач скажет: считаю достойным, считаю за честь, считаю своим долгом принять заказ написать картину на эту выставку, стало быть, написать картину за наличный расчет! И за эти заказы идет подлая борьба. Почему же вам в голову не приходило написать на эту выставку вещь и вы не считали это долгом — помимо заказа не за деньги! Так же не за деньги, как, допустим, т. Сталин, Ленин и целые тысячи шедших по их пороге людей, кончая т. Тельманом, не за деньги шли и пойдут на смерть, на муки, в каторгу и фашистских застенок. Вы сказали Рафаилу: »Считаю достойным", а он имел право подумать, слушая вашу речь: «Пой! Пой! Но не думай, что ты самый ловкий жулик!» Кроме того, вы, допустим, после упорной борьбы получили бы заказ из кооператива, без всякого отношения к двадцатилетнему юбилею. Вам бы дали дешевую цену и под нее аванс. Цена дешева — не берись! А взяв эту цену, начинаешь работать, живя на полученный аванс, и под идущую работу вырывай у Катуркина из горла следующие куски платы за работу. Захочет он дать — даст, не захочет — не даст ничего, кроме аванса, да и за авансом сходишь не раз. При этих условиях, если ты не сделал вещь или сделал после срока договора, — на твоей чести нет пятна. Но если ты будешь писать вещь именно потому, что «считаю достойным, считаю долгом чести», а финансировать вас не будут, — все равно останется делом чести взяться и написать эту вещь. До октября 5—6 месяцев. Мы работаем наши вещи подолгу. Вам придется брать заказы по халтуре. Как тут можно быть уверенным, что вы сделаете вещь хорошо, уложитесь в данный срок? А тебя будут называть лжецом-вымогателем, который почти скандально грозил публично, а с задачей, за которую взялся в присутствии сотни и более художников, позорно не справился! О том, что с тобой сыграли в кошки-мышки, — ты лишь будешь знать!"
В это время пришли трое ребят из Академии, и мы кончили разговор уже в их присутствии.
28 и 30 [апреля]. Двое из Академии, трое из Академии.
Свободное копирование
